Петер Илемницкий - Избранное

— Как видите, — отвечал он.

— Ну?

Они не понимали, и Шамаю пришлось растолковать:

— Последнее время мы работали только по договору. Платят гроши… и держат, только пока ты нужен. И в любое время могут выгнать с работы. Вот меня и выгнали.

— И без причины?

— Без причины.

Но потом все же вспомнил одну:

— Сказали, что приходится экономить. Нужно, мол, пятерых договорных уволить, чтобы хватило на жалованье главному управляющему. А тем, что остались, придется еще больше гнуть спину, чтобы выполнить еще и нашу работу. Экономят на бедных.

— Совсем как на фабриках, — заметил Кубалик.

И Шамай подтвердил:

— Да, то же самое. Ведь… господа всюду одинаковы.

Это происшествие тронуло не только тех, кто тайком готовился идти в город к начальнику станции. Оно и остальных всерьез выбило из колеи. Если прежде можно было сказать: «Хорошо Шамаю, у него есть верный заработок!» — то теперь оказалось, что все не так, и это пугало. Особенно больно было от сознания, что в этом мире для бедняков нет ничего надежного, что они оказались игрушками в руках какого-то взбесившегося безумца, который помыкает ими по своему произволу. Больно оттого, что в этом мире для бедняков постоянной была только страшная неопределенность.

Приближалась суровая зима. Крестьян пугали и приводили в отчаяние окладные листы, они гнали их в город, к дверям банков, а там уже толпились, ругаясь и кляня свою судьбу, городские ремесленники.

— На кого же, скажите, нам работать, — говорили они мужикам, дрожащим от холода в домотканых штанах, — на кого, если вы сами идете за ссудой?

Один махнул рукой, сплюнул так, будто плевал в лицо несправедливой судьбе, и со злостью сказал:

— Лучше всего закрыть совсем эту лавочку… и айда по свету!

С ним согласились. Мужики и подавно не знали, что делать.

— По свету… — Они нерешительно качали головой. — Кто его знает. Опять же дротары у нас говорили, что и там худо. Повсюду, говорят, большая нужда. Многие решили остаться дома.

— А бабы, — добавил один из мужиков, — у которых мужья во Франции или в Америке, давно не получают от них денег. Им там тоже туго приходится.

Доктор Гавлас прекрасно знал все это. Он, как врач, держал руку на пульсе края, жизнь которого лежала перед ним, как на ладони. Он давно знал, что не визжат больше лесопилки в долинах, что не покрикивают в черных лесах возчики, что рабочие возвращаются из Витковиц и уже не едут туда снова, что мужики гонят на продажу последнюю скотину из хлева и выпрашивают в банках ссуду под земельный участок; знал, что дротары и зимой сидят дома, так как теперь нет никакого смысла рвать подметки, шатаясь по свету. Он знал все — но врач из него был плохой. Причину всех бед и несчастий он видел только в алкоголизме и потому ставил перед собой единственную цель: бороться с ним. Редко когда в его газете появлялась статья, которая не отдавала бы спиртным. Но это была борьба не с прямым, а с косвенным виновником.

Правда, однажды редактор Фойтик, хоть и с большим опозданием, перепечатал в «Вестнике» из другой газеты следующую корреспонденцию:

Крах банка «Banque Commerciale de Prague» нанес большой ущерб нашим согражданам. Он затронул интересы девятисот мелких вкладчиков — чехов и словаков, ударил прямо по бедным промышленным и сельскохозяйственным рабочим, которые из-за банкротства Коммерческого банка лишились всех своих сбережений, накопленных тяжелым многолетним трудом. Название банка ввело их в заблуждение. Они считали его филиалом одного из чехословацких банков, чему способствовало также и то обстоятельство, что персонал банка состоял из чехов. Само собой разумеется, банкротство вызвало возмущение у пострадавших, а у всех граждан — недоверие к подобного рода предприятиям, так как оно является уже четвертым по счету: Земельный банк, «Богемия», «Paris — Prague» и теперь — «Banque Commerciale». После этого развитие чехословацкого банкового дела приостановится на длительное время. Злонамеренные лица сеют еще большее недоверие».

Немногие из читателей «Вестника» обратили внимание на это сообщение. Оно не заставило особенно задуматься даже Павла, Юро, Мартикана, Шамая, которым газеты попадали в руки чаще, чем другим. Они прочитали, согласились в том, что это свинство, обругали банки за подобные грабежи и отложили газету. И может быть, никогда бы не вернулись к этому сообщению, если бы жизнь своим тяжелым кулаком не нанесла им удар прямо в лицо.

Однажды, когда косогоры и крытые дранкой избы уже засыпало снегом, когда ветер гнул деревья и они гудели, как церковные органы, из Франции неожиданно приехал муж Гаталки.

Он отправился туда три года назад и теперь вернулся. Вернулся исхудалый, оборванный, без сбережений, с парой тяжелых башмаков и грязным бельем в мешке, с болью и гневом в сердце. И снова всколыхнулась вся деревня, от одной избы к другой полетели, словно вороны, мрачные слухи, люди собирались потолковать и жадно ловили каждое слово Гаталы о том, как невыносимо тяжело стало теперь жить на свете.

Гатала рассказывал с болью, словно резал по-живому:

— Вы же видели, как было дело: пришел агент в деревню, и мы подписали контракт. Тогда мы ничего не знали, во французском контракте не поняли ни слова, — но ведь там стояли печати наших властей; не станут же они продавать нас на бойню, как баранов, — думали мы. И все-таки нас продали!

— Продали? — вырвалось у некоторых.

— А как же? Иначе это не назовешь. Привезли к французской границе, и там нас разобрали агенты французских фабрикантов. А тех, за кем агенты не явились, жандармы отвезли на место под конвоем. Потому что мы уже не были свободными людьми. Мы стали… товаром. Я попал на угольные шахты в Па-де-Кале. Там уже было несколько тысяч словаков, главным образом из Липтова. От них мы и узнали, в какую попались ловушку и что это за контракт. Оказалось, мы обязаны были три года работать в шахте за два франка пятьдесят сантимов в час и, если нужно, по двенадцать часов в день. И это без еды и жилья: за койку в бараке с нас удерживали из жалованья.

— А почему вы не пошли работать в другое место? — спросили его.

Гатала горько усмехнулся.

— И об этом господа позаботились. В контракте было оговорено, что без разрешения хозяина никто не имеет права оставить рабочее место, что это, мол, карается законом. Ну, а мы же подписали контракт.

— Прямо… рабы, — вздыхали вокруг.

— Товарищи, которые уже давно во Франции, рассказали нам немало всяких историй о тех, кто не выдерживал и убегал за море или на родину — без денег, без паспорта, безо всего. Мало кому повезло, чаще всего они попадались, их арестовывали и все-таки заставляли отработать весь срок. К нам приставили шпиков, те подслушивали каждое наше слово. Очень боялись бунтовщиков. Как-то раз задержали одного нашего земляка за участие в демонстрации, а когда узнали, что он иностранец, выслали за границу. И с каждым мало-мальски сознательным рабочим так поступают, потому что у них и от своих-то голова кругом идет.