Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]

Тут можно читать онлайн Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты]
Автор:

Томас Вулф
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

4/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] краткое содержание

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - описание и краткое содержание, автор Томас Вулф, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

В первом романе американского писателя Томаса Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» жизненная ситуация настолько приближена к самому автору, что его можно во многом считать автобиографическим. Это не только цепь событий, вплотную следующих за биографией самого Вулфа, но и биография духа, повествующая о бурном «воспитании чувств», о любви и ненависти, о страстной привязанности к родине и бегстве от нее и, наконец, о творческих муках писателя. Критика отнеслась к роману очень хорошо, а вот на родине писателя, в Эшвилле, разыгрался скандал, потому что его жители немедленно «обнаружили» прототипы и восприняли роман как пасквиль.

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Взгляни на дом свой, ангел [английский и русский параллельные тексты] - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Томас Вулф

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

And clubbing his pencil in his waited grimy hand, he scrawled a copy of the exercise across the page.	И, стиснув карандаш в немытой бородавчатой лапке, Макс поперёк всей страницы скопировал пропись.
The line of life, that beautiful developing structure of language that he saw flowing from his comrade's pencil, cut the knot in him that all instruction failed to do, and instantly he seized the pencil, and wrote the words in letters fairer and finer than his friend's.	Эта линия жизни, эта прекрасная развёртывающаяся конструкция языка, которая возникала под карандашом его товарища, сразу разрубила в нём тот узел, который не удавалось развязать никаким объяснениям учительницы, и, схватив карандаш, он написал все нужные слова буквами более чёткими и красивыми, чем буквы Макса.
And he turned, with a cry in his throat, to the next page, and copied it without hesitation, and the next, the next.	А потом он с подавленным криком открыл следующую страницу и уверенно скопировал пропись на ней - а потом открыл следующую страницу, и ещё следующую.
They looked at each other a moment with that clear wonder by which children accept miracles, and they never spoke of it again.	Они с Максом поглядели друг на друга с тем спокойным удивлением, с каким дети приемлют чудеса, и больше никогда не заговаривали об этом.
"That's writin' now," said Max. But they kept the mystery caged between them.	- Вот как пишут, - сказал Макс, но тайна осталась известной только им одним.
Eugene thought of this event later; always he could feel the opening gates in him, the plunge of the tide, the escape; out it happened like this one day at once.	Юджин впоследствии вспоминал про это событие: он всегда чувствовал, что в нём вдруг распахнутся врата и прилив вырвется на свободу, и вот это случилось - однажды и сразу.
Still midget-near the live pelt of the earth, he saw many things that he kept in fearful secret, knowing that revelation would be punished with ridicule.	Он всё ещё был мал и близок к живой шкуре земли, и видел много такого, что трепетно хранил в строжайшей тайне, ибо рассказать - значило бы навлечь на себя кару насмешек, и он это знал.
One Saturday in Spring, he stopped with Max Isaacs above a deep pit in Central Avenue where city workmen were patching a broken watermain.	Как-то весной в субботу они с Максом Айзексом остановились на Сентрал-авеню у глубокой ямы, на дне которой рабочие чинили водопровод.
The clay walls of their pit were much higher than their heads; behind their huddled backs there was a wide fissure, a window in the earth which opened on some dark subterranean passage.	Глинистые края ямы поднимались гораздо выше их голов, а позади их согнутых спин виднелась широкая дыра, окошко, пробитое в стенке какого-то тёмного подземного хода.
And as the boys looked, they gripped each other suddenly, for past the fissure slid the flat head of an enormous serpent; passed, and was followed by a scaled body as thick as a man's; the monster slid endlessly on into the deep earth and vanished behind the working and unwitting men.	И, разглядывая эту дыру, мальчики внезапно крепко ухватились друг за друга, потому что за отверстием скользнула плоская голова огромной змеи - скользнула, скрылась, и потянулось чешуйчатое тело толщиной с тело взрослого мужчины. Чудовище бесконечно долго уползало в недра земли за спиной ничего не подозревающих рабочих.
Shaken with fear they went away, they talked about it then and later in hushed voices, but they never revealed it.	Оглушённые страхом мальчики ушли: они шёпотом обсуждали этот случай и тогда и потом, но никому другому про него не рассказали.

He fell now easily into the School-Ritual; he choked his breakfast with his brothers every morning, gulped scalding coffee, and rushed off at the ominous warning of the final bell, clutching a hot paper-bag of food, already spattered hungrily with grease blots.	Юджин без труда приспособился к школьному ритуалу: по утрам он вместе с братьями молниеносно уписывал завтрак, одним глотком выпивал обжигающий кофе и выбегал из калитки под зловещее предупреждение последнего звонка, сжимая в руке горячий мешочек с завтраком, на котором уже проступали пятна жира.
He pounded along after his brothers, his heart hammering in his throat with excitement and, as he raced into the hollow at the foot of the Central Avenue hill, grew weak with nervousness, as he heard the bell ringing itself to sleep, jerking the slatting rope about in its dying echoes.	Он мчался за братьями, и от волнения его сердце билось где-то в горле, а когда он скатывался в ложбину у подножья холма Сентрал-авеню, у него от волнения подгибались ноги, потому что удары школьного колокола стихали и привязанная к языку верёвка раскачивалась в такт замирающим отголоскам.
Ben, grinning evilly and scowling, would thrust his hand against the small of his back and rush him screaming, but unable to resist the plunging force behind, up the hill.	Бен, злокозненно ухмыляясь и хмурясь, прижимал ладонь к его заду, и он с визгом стремглав взбирался по склону, не в силах сопротивляться неумолимому нажиму.
In a gasping voice he would sing the morning song, coming in pantingly on the last round of a song the quartered class took up at intervals:	Прерывающимся голосом он, запыхавшись, подхватывал утреннюю песню, которую допевал класс:
"- Merrily, merrily, merrily, merrily,	...весело, весело, весело,
Life is but a dream."	Ведь жизнь - это только сон!
Or, in the frosty Autumn mornings:	Или в морозные осенние утра:
"Waken, lords and ladies gay,	Рог охотничий трубит,
On the mountain dawns the day."	На горах заря горит.
Or the Contest of the West Wind and the South Wind.	Или про спор Западного Ветра с Южным Ветром.
Or the Miller's Song:	Или песенку Мельника:
"I envy no man, no, not I,	Никому, никому не завидую я,
And no one envies me."	И никто не завидует мне.
He read quickly and easily; he spelled accurately.	Он читал быстро и без запинки, он писал грамотно.
He did well with figures.	Ему легко давалась арифметика.
But he hated the drawing lesson, although the boxes of crayons and paints delighted him.	Но он ненавидел уроки рисования, хотя коробочки цветных карандашей и красок приводили его в восторг.
Sometimes the class would go into the woods, returning with specimens of flowers and leaves - the bitten flaming red of the maple, the brown pine comb, the brown oak leaf.	Иногда класс отправлялся в лес и приносил оттуда образчики цветов и листьев - изгрызенный пламенеющий багрец клена, бурую гребёнку сосны, бурый дубовый лист.
These they would paint; or in Spring a spray of cherry-blossom, a tulip.	Их они и срисовывали. Или весной - веточку цветущей вишни, тюльпан.

He sat reverently before the authority of the plump woman who first taught him: he was terrified lest he do anything common or mean in her eyes.	Он сидел, почтительно благоговея перед властью толстенькой женщины, его первой учительницы, и больше всего боялся сделать что-нибудь, что могло бы показаться ей недостойным или гадким.
The class squirmed: the little boys invented tortures or scrawled obscenities to the little girls.	Класс томился - мальчики щипали и дёргали девочек или подбрасывали им записочки с нехорошими словами.
And the wilder and more indolent seized every chance of leaving the room, thus:	А самые отчаянные и самые ленивые под любым предлогом старались сбежать:
"Teacher, may I be excused?"	"Разрешите выйти!"
And they would go out into the lavatory, sniggering and dawdling about restlessly.	И брели в уборную, хихикая, еле волоча ноги, чтобы затянуть время.
He could never say it, because it would reveal to her the shame of nature.	Он ни за что не произнёс бы этих слов, потому что они изобличили бы его перед учительницей в стыдной потребности.
Once, deathly sick, but locked in silence and dumb nausea, he had vomited finally upon his cupped hands.	Как-то раз он молча и упрямо боролся с невыносимой тошнотой, пока в конце концов его не вырвало в сложенные ладошки.
He feared and hated the recess periods, trembled before the brawling confusion of the mob and the playground, but his pride forbade that he skulk within, or secrete himself away from them.	Он боялся перемен и ненавидел их, трепетал перед шумной и грубой вознёй на площадке для игр, но гордость не позволяла ему украдкой остаться в классе или спрятаться где-нибудь поодаль от них.
Eliza had allowed his hair to grow long; she wound it around her finger every morning into fat Fauntleroy curls; the agony and humiliation it caused him was horrible, but she was unable or unwilling to understand it, and mouth-pursingly thoughtful and stubborn to all solicitation to cut it.	Элиза не подстригала ему волосы и каждое утро накручивала их пряди на свой палец, чтобы он ходил в пышных фаунтлероевских локонах.39 Эти локоны причиняли ему невыносимые муки, но она не могла или не хотела понять, каким униженным он себя чувствует, и на все мольбы остричь его задумчиво и упрямо поджимала губы.
She had the garnered curls of Ben, Grover, and Luke stored in tiny boxes: she wept sometimes when she saw Eugene's, they were the symbol of his babyhood to her, and her sad heart, so keen in marking departures, refused to surrender them.	Срезанные локоны Бена, Гровера и Люка она хранила в маленьких коробочках и иногда плакала, глядя на кудри Юджина: для неё они были символом нежного детства, и её печальное сердце, так остро воспринимавшее все символы расставаний, не допускало и мысли о том, чтобы ими пожертвовать.
Even when his thick locks had become the luxuriant colony of Harry Tarkinton's lice, she would not cut them: she held his squirming body between her knees twice a day and ploughed his scalp with a fine-toothed comb.	Даже когда вши Гарри Таркинтона основали в густых волосах Юджина процветающую колонию, она не стала его стричь, а дважды в день зажимала между колен его извивающееся тельце и скребла кожу на его голове частым гребешком.
As he made to her his trembling passionate entreaties, she would smile with an affectation of patronizing humor, make a bantering humming noise in her throat, and say:	В ответ на его страстные, полные слёз мольбы она улыбалась подчёркнуто снисходительной добродушной улыбкой, поддразнивающе покашливала и говорила:
"Why, say - you can't grow up yet.	"Да ведь ты же ещё не вырос.
You're my baby."	Ты мой маленький-маленький мальчик!"