Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Уголен с минуту смотрел на него молча, затем снова опустил глаза.

– Не говори так, потому что… – И замолчал.

– Потому что что? – нахмурился Лу-Папе.

Уголен захлопал глазами, посопел и передернул плечами.

– Трудно мне объяснить тебе… у меня в голове как-то муторно. – Он кашлянул под ледяным взглядом старика. – Понимаешь, ты мне велел стать его другом. Я прекрасно справился с этим, мне это удалось, и вот уже скоро два года, как мы с ним… Только мало-помалу и он стал моим другом. Потому как я его называю «господин Жан», а еще потому… ну, потому что мы вместе пьем белое вино…

– Олух, так что тебе дороже: друзья или гвоздики? – озлобленно уставившись на него, заорал Лу-Папе. – Ну и балбес! Ну прямо как мать-покойница рассуждает! – Он сердито посмотрел на племянника и зловеще добавил: – Взялся душить кота – так кончай с ним.

Немилосердно чавкая, однако не добавляя более ни слова, они проглотили суп на сале… Потом глухонемая подала четыре отбивные с полентой.

– Значит, ты готов дать ему своего мула и помогать? Да еще и сам будешь таскать бочонки на своем горбу? Так, что ли?

– Я не то хотел сказать, не то… Просто, если он меня попросит, скорее всего, я ему не откажу. Значит, мне лучше уехать отсюда.

– Куда?

– К Аттилио. Сейчас мне здесь делать особенно нечего. Делия может собрать абрикосы, а ты попросишь Англада отвезти их на рынок в Обань. Если я уеду на десять дней в Антиб, я буду помогать Аттилио и его отцу, им будет приятно, да и мне тоже: снова буду возиться с гвоздиками. Отберу для себя саженцы, а Аттилио скажет, где лучше торговать цветами… Это же очень важно, понимаешь?

– Неплохая идея. Я полностью с тобой согласен. Дам тебе денег на дорогу, и завтра утром поезжай. Ты прав: лучше тебе побыть подальше отсюда. Ведь если ты откажешь ему и не одолжишь мула, он, возможно, поссорится с тобой, и есть риск, что ферму он продаст кому-нибудь другому. Договорились. Завтра пораньше и уезжай.

Они долго молча ужинали, в тишине слышалось только тиканье высоких напольных часов. Уголен не смел даже глаза поднять.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – завязывая узлом свою салфетку [28] В конце обеда в небогатых семьях было принято завязывать узлом свою салфетку, чтобы потом можно было узнать ее. , заговорил Лу-Папе, – тебе неудобно при мысли, что ты можешь спасти его. Ну я тебе прямо заявляю: все наоборот. Все это ему на пользу. Помнишь, ты сам сказал мне: «Если в этом году он достигнет успеха, пусть небольшого, то в будущем году продолжит, и так всю жизнь, пока не сдохнет от непосильной работы!» Если все его посадки засохнут, до него наконец дойдет, и на те деньги, которые я охотно дам ему за ферму, он сможет вернуться в город, что для него будет наилучшим выходом из положения. Даже если бы дело было не в гвоздиках, я все равно не дал бы ему напрокат мула, потому что, не помогая ему, мы тем самым оказываем ему услугу. Вот тебе пятьдесят франков. А теперь иди спать и завтра утром руки в ноги и бегом на вокзал в Обань, да не оглядывайся!

– Слушай, Папе, я схожу домой переоденусь, но на ночь вернусь к тебе, потому что с него станется завтра заявиться ко мне ни свет ни заря… А я…

– А я… А я… Мне просто жаль тебя. Ну давай, беги, да побыстрее обратно. Одна нога здесь, другая там.

На другое утро, часам к семи, господин Жан явился в Массакан. Он долго стучал в дверь, затем в ставни и, наконец, спустился туда, где располагалось поле Уголена. И там никого не было; он уже собрался вернуться домой, как вдруг увидел Делию. Дождавшись, когда она подойдет поближе, он спросил:

– Вы не знаете, где Уголен?

– Его крестный отец только что сказал мне, что он ушел!

– В Обань?

– Да, на вокзал. Он уехал к одному другу – помочь с жатвой…

– А когда вернется?

– Не скажу.

– А мул? Вы знаете, где он?

– Крестный мне сказал, что он одолжил его кому-то из Ле-Зомбре до сбора винограда.

– Наверное, в деревне есть другие мулы?

– Насколько я знаю, их четыре или пять, но сейчас они все в поле, нужно боронить землю в связи с засухой… Может, какой-то и нашелся бы. Я поспрашиваю, но, сами знаете, охотников одалживать свою скотину нет, так что обещать не могу…

Господин Жан с семьей продолжал ходить в Ле-Плантье за водой, с бидонами, кувшинами и с бутылкой вина. Весь день, с утра до вечера, шагали они по тропинке в сопровождении своих теней, удлиняющихся под вечер.

Как-то вечером, придя домой, он взялся за полив и полил только половину поля. Крутя ручку насоса, с гудящей головой и горящими от постоянной ходьбы ступнями, он принял решение отнести на следующее утро на рынок в Обань штук двенадцать кроликов, затем сдать в ломбард ожерелье жены и на полученные деньги купить мула… Это спасло бы его от полного краха, и он смог бы выращивать по тридцать-сорок кроликов в месяц, что было бы прекрасно для начала. Потом он подсчитал в уме общий вес урожая тыквы, который собирался получить, потом количество мешков кукурузы, потом количество мешков с отрубями, которые можно купить на деньги, вырученные от продажи мула в октябре… Нет, ничего еще не потеряно. К тому же к ключу в Ле-Плантье он будет не ходить, а ездить верхом на выносливом вьючном животном, тем самым сберегая свои силы, Манон же оседлает ослицу… Он улыбался, представляя себе эту отрадную картину, как вдруг сквозь мечтания до него донеслось роковое бульканье на дне цистерны… Она была пуста.

Сперва он расстроился, а потом махнул рукой:

– Бог с ней, с цистерной, завтра у меня будет мул…

Он вышел на террасу. К нему подбежала испуганная Манон:

– Папа, папа, не течет ни капельки!

– Знаю, знаю, – весело ответил он, – но начиная с завтрашнего дня мы сможем спокойно дожидаться дождя!

– Как так?

– Пойдем! За ужином я тебе все объясню!

Когда он заговорил о будущих прогулках верхом, Манон захлопала в ладоши, крича и смеясь от удовольствия, однако Эме, как-то принужденно улыбнувшись, спросила:

– А дорого ли стоит мул?

– Разумеется… намного дороже ослицы! Думаю, я найду подходящего в Обани франков за четыреста или пятьсот… Но деньги не пропадут, поскольку к концу сентября я перепродам его и (он многозначительно поднял вверх указательный палец), может быть, даже с прибылью! Кстати, я вынужден просить тебя кое-чем пожертвовать. Но только на время. А правильнее было бы сказать: «расстаться на время». Так вот. Я имею в виду твое ожерелье.

Эме стало явно не по себе, а Манон, как будто страшась, что свершится святотатство, спросила вполголоса:

– Ты хочешь продать мамино ожерелье?

– Да нет! Я же сказал: «расстаться на время». То есть я его сдам в ломбард – это такой банк, с государственными гарантиями, понимаешь? Рисков никаких! Они мне дадут под ожерелье самое меньшее две тысячи франков, хотя три изумруда стоят гораздо больше! Ну я и куплю отличного мула, а через два месяца продам его, притом наверняка с прибылью, поскольку воздух в холмах пойдет ему на пользу. Я верну в ломбард две тысячи франков, и они отдадут мне ожерелье!