Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Лу-Папе сидел на пороге дома и курил трубку.

Уголен локтем толкнул калитку, ногой закрыл ее за собой и спросил:

– Ну как?

– А так: была большая гроза на следующий день после твоего отъезда. Как раз в самый неподходящий момент. Ему повезло.

– Черт возьми! Но меня не удивляет, что ты встречаешь меня неприятной новостью. Я сам виноват – это я понял еще в поезде.

– Что именно ты понял?

– Что я напрасно привез с собой саженцы. Это к несчастью. Это как купить колыбель до того, как родился ребенок.

– Я что-то не возьму в толк, как то, что ты привез сегодня утром саженцы, могло повлиять на грозу на прошлой неделе? К тому же новость не такая уж неприятная, потому что до спасения ему еще далеко. Джузеппе умер, итальянка уже никуда не годится, так что я по-прежнему полон надежд, – сказал Лу-Папе.

– Я боюсь, что он попросит у меня мула!

– А ты скажи ему правду: завтра начинается сбор винограда… Что касается твоих абрикосов – они были не из крупных, но на рынке их мало, так что Англад их тебе продал за хорошую цену.

Батистина сидела у очага прямо на золе, немая, как истукан, с пустыми глазами и словно окаменевшими морщинами. Манон, прижавшись к ней, нежно гладила ее по руке с огрубевшей кожей и вполголоса шептала ей что-то непонятное на пьемонтском диалекте. Эме одна ушла за травой для кроликов. Черная собака стерегла коз на склоне холма, а господин Жан отправился за водой, но по пути остановился в Массакане, чтобы попросить Уголена о помощи.

Тот как раз выходил из дома; заперев дверь на два оборота, он спрятал ключ для Делии под камнем на пороге.

– Наконец-то вы вернулись! – обратился к нему господин Жан.

– Ну да! – ответил Уголен. – Чтобы помочь крестному отцу собрать виноград… это самое трудоемкое дело в году… А у вас все в порядке?

– К сожалению, нет! Пока вас не было, мы намучились. Да еще как! Я уж думал, все потеряно… Великолепная гроза спасла нас, увы, только на время! Ужасающая засуха держится, в цистерне воды на один полив, а мне позарез надо сегодня вечером полить…

– Да, год выдался не приведи господь, – согласился Уголен. – Все и вся страдают, и даже виноградники… Виноградины сморщились, точь-в-точь как тот изюм, что кладут в бриоши… Спешим собрать, пока не поздно, сегодня как раз начинаем… Не то я бы одолжил вам мула на время… – принужденно добавил он. – Но сейчас это невозможно…

– Может быть, через пару-тройку дней?

– Да нет, – печально протянул Уголен. – После сбора винограда у моего крестного, мул отправится к столяру, а потом к кузнецу Казимиру: так заведено год от году и вошло в привычку… Это затянется на неделю… Какой там, не меньше десяти дней… Но знаете, такая сушь наверняка закончится грозами! Так всегда бывает в это время года. Я бы не удивился, если бы уже сегодня вечером… – посмотрев на небо, добавил он.

– Да услышит вас Господь! – вздохнул господин Жан и двинулся за ослицей под звяканье пустых бидонов и стук подбитых гвоздями башмаков по камням.

На исходе утомительного дня он долго, пока не кончилась вода в цистерне, выборочно поливал тыкву и кукурузу – только лучшие экземпляры.

«Все в порядке на два дня вперед, – рассуждал он про себя. – Если удастся сделать семь ходок в Ле-Плантье, у нас в запасе будет еще два дня, так как в цистерне накопится 1400 литров воды – этого достаточно для одного полива. А Уголен сказал мне утром, что не сегодня завтра начнется время гроз. Что касается сегодняшнего дня, он явно ошибся, ибо небо безоблачно и звезды сияют еще более жестоко, чем когда-либо… Но я верю в его прогноз. А еще что-то мне подсказывает – дождь не за горами. Пора на покой, надо накопить силы для боя, и вероятнее всего решительного».

Около пяти часов утра, не до конца проснувшись, он услышал, как мимо дома по дороге в ложбину спускается тяжелогруженая повозка, отчего дребезжат стекла в окнах.

– Что это такое? Дровосеки, что ли?

Жан спросонья протер глаза, сел на кровати и прислушался: вдали над горой Сент-Бом мощно грохотал гром.

Он прыжком соскочил с кровати и бросился открывать окно. В утренней тишине молния вдруг озарила небо на том конце ложбины.

Он поспешно натянул брюки и туфли на веревочной подошве, а Эме с Манон уже повязывали головы платками и накидывали поверх ночных рубашек халаты…

Пока они спускались по лестнице, громовые раскаты стали ближе.

– По-другому и быть не могло, – проговорил он задрожавшим от радости голосом. – Никакой это не подарок неба. Уголен предсказал грозу. Так и должно быть в это время года!

Они вышли из дома. Над их головами занималась ранняя заря, но с севера надвигалась, словно стена, огромная черная завеса, озаряемая короткими трепещущими молниями.

– Гроза что надо! – крикнул он. – Вряд ли она продолжится долго, зато наполнит цистерну за двадцать минут!

Они поднялись по склону холма, чтобы лучше видеть, как надвигаются спасительные тучи… Манон, ухватившись за руку отца, весело смеялась.

Справа из соснового бора вынырнуло красное солнце, едва прикрытое предшествующими грозе шлейфами тумана.

Черная завеса надвигалась на них: ее раздирало вспышками молнии, спускавшимися с неба в виде ослепительных узорчатых силуэтов голых деревьев, опрокинутых корнями вверх. Горбун смеялся, хлопал в ладоши, как ребенок. Идущий сверху пьянящий запах грозы, казалось, поднимался с земли, окутывая их невидимым маревом… Откуда ни возьмись поднялся резкий ветер и рекой хлынул на фиолетовую гарригу… Горбун поднес руку ко лбу.

– Началось! Вот и первая капля!

– И у меня! У меня тоже! – воскликнула Манон, показывая свою ладошку, и лизнула крупную дождевую каплю.

Справа от них туча внезапно выкинула навстречу желтеющему солнцу своеобразный рог. Над Красной Макушкой и над горой Гарлабан беспрестанно чередовались вспышки молнии, эхо вторило им барабанными раскатами, словно от взрывающихся мин… От порыва ветра, заряженного горизонтальным дождем, задрожал сосновый лес. Эме стало страшно.

– Лучше вернуться домой, – проговорила она.

– О нет! – ответил он. – Хочу, чтобы мне прямо в лицо хлестала та благословенная вода, которой нас наконец одаряет Провидение.

Он встал на колени в траве и произнес благодарственный молебен.

Пока он молился, море грозовых туч докатилось до высокого пика Святого Духа, бывшего от них в пятистах метрах, и, ударившись о него, вдруг расступилось, разделившись надвое, подобно тому, как разбивается надвое морской прилив, ударяясь о мыс острова; обе половины грозового моря разливались, каждая в свою сторону, а над головами людей в небе образовался длинный безоблачный треугольник.

Поднявшись с колен, приоткрыв рот от удивления, горбун смотрел на то, как совершается непостижимое роковое предательство. За гребнями холмов, по обеим сторонам ложбины, хлестал дождь, озаренный молниями, а неистовый ветер доносил оттуда и бросал ему в лицо лишь смехотворные брызги.