Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Пусть так, – стиснув зубы, промолвил он, стараясь улыбнуться. – И впрямь курьезное явление, от которого нам мало проку… Вернемся в дом.

Он взял за руку Манон, которая беззвучно плакала, и пошел вниз к ферме… Но вдруг остановился, оттолкнул девочку, вскочил на большой камень и поднял лицо к небу.

– Я ГОРБАТЫЙ! – закричал он мощным, полным отчаяния голосом. – Ты разве не знаешь, что Я ГОРБАТЫЙ? Ты думаешь, что мне легко?

Эме и Манон со слезами подбежали к нему.

Сложив руки рупором, он опять бросил, стараясь перекричать раскаты грома:

– НЕУЖЕЛИ ТАМ, НА НЕБЕ, НИКОГО НЕТ?

Пока эхо множило его бунтующий крик, он спустился с камня, подошел к Эме и Манон, которые дрожали от ужаса, и, положив им на плечи руки, медленно двинулся к дому.

Эме сварила кофе, который он проглотил, гладя по голове стоящую перед ним на коленях дочь.

– Я только что был смешон, но я не пал духом, – вдруг произнес он. – Эта гроза сулит нам другие, которые не будут такими жестокими. Может быть, очень скоро, может быть, к вечеру, может быть, этой ночью. А пока давайте сходим в Ле-Плантье.

Под стрекот цикад и под лучами палящего солнца они отправились в путь. Благодаря его стойкости и выносливости, а также четырем бутылкам вина ему удалось выполнить намеченное на день, но вечером за столом царило молчание, и ему пришлось уговаривать своих домашних хоть немножко поесть.

Столяр Памфилий всю вторую половину дня провел в укрытии среди зарослей мирта на краю обрыва в Ла-Гарет, подстерегая молодых куропаток, и несколько раз видел, как вслед за ослицей шествовала вся семья Кадоре.

Вернувшись домой, он застал свою жену, толстуху Амели, на кухне, где она, заранее предвкушая удовольствие от еды, подавала на стол рагу из крольчатины. Ей показалось, что муж чем-то встревожен.

– Да что с тобой? – спросила она, перекладывая в свою тарелку кроличьи спинку и печенку.

– Со мной?

– Ну да, с тобой. Ты, кажется, чем-то озабочен.

– Я не озабочен, так, думаю о разном… Я сегодня видел кое-что, что не дает мне покоя.

– Что именно?

– Ну, сегодня во второй половине дня я сидел в засаде и за пять часов по крайней мере раз десять видел, как по склону проходит горбун из Розмаринов… То в Ле-Плантье, то обратно, с большой бутылью на горбу… И ослица тоже перевозила на спине бидоны, и две женщины, и девочка… они тоже шли с кувшинами.

– Ну и что? – спросила Амели, при этом оба бедра кролика перекочевали из котелка в ее тарелку.

– Они ходят за водой в Ле-Плантье, чтобы поливать целый лес кукурд. Я видел, проходя мимо. Это же ужасно – на такой жаре туда-сюда с тяжестями, как каторжники!

– Да кто их принуждает?

– Кукурды. При таком солнце они могут засохнуть.

– Это потому, что он плохо все рассчитал.

– Возможно. Но на его участке есть источник, я знаю.

– А почему он ходит так далеко?

– Потому что ему о нем ничего не известно.

– Где же его глаза?

– Да дело в том, что источник вроде как забит… И может быть, кто-то этому поспособствовал.

– Это кто же? – нахмурилась Амели.

– Не знаю, – опасливо ответил Памфилий и вполголоса добавил: – Возможно, Субейраны об этом что-то знают.

– Что ты несешь?! – возмутилась Амели. – Разве можно такое говорить!

– Да я же только тебе, но я считаю…

– Памфилий, не стоит совать свой нос в чужие дела. К тому же этот горбун – из Креспена. Булочник так сказал. Ты же знаешь, какие они, те, из Креспена?

– Это все пустая болтовня, – возразил Памфилий, махнув рукой, – они такие же, как все.

– Ты так думаешь? Первый раз, когда он пришел в деревню, он чуть не убил Кабридана, запустив в него шар!

– Да вранье это! Я там был! Это в него попали, угодили ему, бедняжке, прямо по горбу! Так что…

– Так что нечего лезть в чужие дела. Тебе нужны заказчики… Горбун из Креспена вряд ли им станет.

Закончив раскладывать рагу по тарелкам, она села за стол.

– Лу-Папе как раз заходил. Он просит сколотить ему новую кормушку для мула.

– Это срочно?

– У него всегда срочно. Зато он платит сразу и наличными!

– Хорошо, – согласился Памфилий, – завтра утром загляну к нему.

В эту ночь горбун спал как убитый; утром первой встала Манон, еще сонная, она разбудила родителей, когда солнце уже вынырнуло из соснового бора…

Горбуну было жаль потерять три часа: даже не открыв ставни, он поспешно оделся и спустился вниз бегом… Открыв дверь, он замер на пороге, охваченный странным ощущением: ему показалось, что трудно дышать и что он стоит перед дверцей духовки. Однако дул ветерок, и он видел, как на верхушках оголившихся олив трепещут тонкие веточки. Он шагнул на террасу и взглянул на небо. Ни облачка. Солнечный свет как будто помутнел и полинял, а ветерок, касавшийся его лица, был горяч. Он позвал жену. Она открыла окно.

– Эме, у меня жар или это ветер обжигает лицо?

Окончательно проснувшись, она подставила лицо навстречу ветерку.

– Боже мой! – воскликнула она. – Неужто пожар?

Он понюхал воздух, потом отошел от дома, осмотрелся. Ни одного дымка, в воздухе привычный запах сосновой смолы…

– Нет, намного хуже: поднялся сирокко, ветер из Африки…

Эме поспешно спустилась на террасу.

– Это самое страшное. Вот он, удар под дых, вот он, тот самый удар копытом осла! [33] Удар слабого, направленный на сильного, когда тот не в состоянии ему ответить. В басне Ж. Лафонтена «Постаревший лев» так поступает осел по отношению ко льву, находящемуся при смерти. Соответствует русскому выражению «бить лежачего». – проговорил он. – Так нет же, я не сдамся, не склоню голову перед несправедливостью! Этот ужасный ветер не продлится весь день, но до вечера он может нанести нам непоправимый ущерб. В нашем распоряжении считаные часы. Отправляемся за водой, и сию же минуту!

Он взнуздал ослицу и перебросил через ее спину вьюк, приговаривая:

– Я выхожу прямо сейчас. Вы за мной не поспеете. Но сделайте столько ходок, сколько можете, и сразу выливайте на растения всю воду, которую принесете.

Он взял с собой полкаравая хлеба, сыр и положил в суму под бидоны две бутылки белого вина. С палочкой под мышкой он размашистым шагом двинулся за ослицей, перекусывая на ходу.

От необычного рыжеватого солнечного света тени выглядели какими-то дымчато-черными, словно тронутыми мглой. Обжигающий ветер дул плавно, без порывов; не раздавалось ни пения птиц, ни стрекота цикад. Поев, он выпил полбутылки вина, затем, подстегивая ослицу, побежал за ней до Ле-Плантье.

На обратном пути он встретился на тропинке с Эме, Манон и Батистиной и, не останавливаясь, бросил мимоходом:

– Это вопрос жизни и смерти!

Эме, казалось, перепугалась, увидев, в каком возбужденном состоянии находится ее муж, а Манон сказала матери: