Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Левка — мой друг. Ему везет. Он и похож на человека, которому всегда везет. От его спортивной фигуры пышет уверенностью и оптимизмом. Я смотрю на Левку с заднего сиденья его «Жигулей» и не узнаю его. Мы не виделись всего год, а передо мной вполуоборот сидит совсем другой человек. Этот человек бросил курить, стал говорить четко, внятно, фразами, смахивающими на приказ. Он может подолгу, не отводя глаз, рассматривать меня, изучать, а потом взять и неожиданно улыбнуться. Улыбаться Левка стал много, и этому есть причины. Вчера вечером, позвонив, он сказал, что идет на повышение. Ему чуть больше тридцати. Он белобрыс, напорист и удачлив. Ему везет. Ему всегда везло.

Он поворачивается ко мне и, показывая чуть ли не все тридцать два зуба, говорит:

— Вечно, Длинный, у тебя были проблемы. Вечно ты обрастал ими, как днище корабля обрастает ракушками. — Левка любит красиво говорить, любит эффектно завернуть фразу. — Вечно ты усложняешь, уходишь внутрь ситуации, ищешь смысла и в результате путаешься в трех соснах. Ты ищешь глубокий смысл там, где его нет. Ты даже в баскетболе, помню, не просто играл, кидал по кольцу, ставил заслон, отдавал пас, а вечно искал какого-то сложного пути. Не надо, умоляю! (Ах, это Левкино «Не надо, умоляю!») Что такое Макарычев? Он твой друг? Нет. Какое тебе до него дело? Какое тебе дело до того, что он подумает, что скажет? Пойми: на земле существуют реальные вещи и нереальные. Можно сколько угодно говорить о Макарычеве, мучиться совестью, но все это не имеет никакого отношения к тебе, Люсе, вашему положению. Он — это он, вы — это вы. И все! И нечего здесь мудрить! Макарычев! Ай-яй! Это нечто несуществующее, это фантом!

— Но я же знаю, что у него больная жена, — говорю я.

— Допустим! — подхватывает Левка. — Предположим! Но почему бы тебе не вспомнить, что сын у него двоечник, а сам он так пьет, что в перспективе ему светит стать алкоголиком? Послушай! Позвони ему домой и спроси, что он ест на ночь. Почему у него такой плохой цвет лица?

Левка смотрит в упор, говорит открыто и безжалостно:

— Ты на себя давно в зеркало смотрел?! Посмотри, на что ты стал похож! Честно говоря, я тебя даже не узнал. Что это, думаю, за грабли стоят возле киоска? Вдруг смотрю — грабли отлепляются, делают к машине шаг и оказываются Длинным. Вот так сюрприз! И это наш Длинный?! Тот, который за игру по пятьдесят очей закладывал?

— Не надо… — говорю я. — Не надо, Лева. Это запрещенный прием. За это как в баскетболе — фол.

— М-х, — отворачивается ко мне затылком Левка.

Он позвонил вчера вечером и предложил сегодня увидеться. Честно говоря, я не хотел с ним встречаться. Я никогда не испытывал чувства обделенности, если Левки не было рядом. Даже тогда, когда он стал уезжать за границу на большие сроки. Скорее всего, это он страдал, еще в институте добиваясь моей дружбы. Раньше добивался моего расположения, а теперь уже который год учит меня жизни. И в этом все больше и больше становится похож на мою жену.

Вчера вечером, когда я вежливо, чтобы не обидеть Левку, отказался от встречи с ним, Люся ни с того ни с сего закатила истерику. Оказалось, что она уже повидалась с Левкой и Тамарой, его женой. Они решили мне помочь. Не спросив меня, моя жена поехала к кому-то и за меня решила, вернее, решили они. Потом позвонил Левка, я отказался, и Люся пошла в штыковую атаку. Что было — словами не описать. Визг, крик, переходящий в рычание.

Ах, Люся, Люся! Как она искренне, отчаянно завидует Тамаре! Вчера она все-таки добилась своего, и вот я здесь. Я здесь и совершенно не понимаю: зачем и почему? Почему у меня опять не хватило вчера сил и воли стукнуть по столу и сказать ей, объяснить, втолковать? Может, я ее пожалел? В последнее время я что-то часто стал с ней соглашаться. Не потому, что она права. Нет. Потому, что я чувствую, как ей тяжело, понимаю и вижу: она на пределе. Словом, что там говорить… Я здесь, позади Левки, в его машине и наконец понял, в чем дело. Молчим. Мотор ревет. Черные кожаные перчатки на руках Левки поблескивают застежками. За ветровым стеклом начинается дождь.

Длинным меня прозвали в институте. Когда-то, лет десять назад, мы с Левкой учились на Узловой в институте, играли за факультет в баскетбол и были отлично сыграны. У меня было 192 сантиметра роста, я играл центрового, а Левка разыгрывающего со своими 165. Он был маленький, юркий коротышка, каким и должен быть разыгрывающий, потому что преимущество его не в росте, а в прекрасном видении поля и в умении вовремя отдать пас. Левка прекрасно видел поле. Играть с ним было одно наслаждение. Он был лучшим разыгрывающим института. Вообще он всегда и везде был лучшим, потому что отлично видел расстановку сил, слабые места соперника и сильные свои. Он всегда сочетал в себе гибкость и настойчивость, доходящую до грубости, но, самое главное, он постоянно в течение всех сорока минут видел, на кого можно в этой игре играть, а на кого не стоит. Он нюхом чувствовал, у кого «пошла» игра. А в баскетболе это главное.

Левка насвистывает, включает «дворники». Дождь усиливается, но скорости мы не сбавляем. Левка смотрит вперед, исподлобья, крепко вцепившись в руль черными гоночными перчатками без пальцев. Начинается ливень.

Ну, что ж… Вот и опять мы вместе: Левка и Длинный, Длинный и Левка… Когда-то друзья, беспредельно преданные баскетболу. Опять вместе… Теперь — в его собственной машине. Что мне нравится в Левке, так это его подчеркнутая демократичность. Другой бы на его месте давно перестал со мной канителиться. А он нет. У него хватает времени выслушать жену старого друга, посочувствовать ей и даже обещать помочь. И помогать. Левка в душе всегда считал и считает, что я тюфяк. Способный, может быть, очень способный, но… Только руками приходится разводить. Меня, например, оставляли в аспирантуре, а я пошел по распределению. («Ах, эти твои вечные идиотские проблемы!») Мне хотелось все пощупать своими руками. Пощупал. Прошло десять лет. Объективно результаты налицо. «Ты щупай, щупай, — говорит иногда мне Левка. — Я посмотрю на тебя еще… Может, что и нащупаешь…»

Я с ним принципиально не согласен. Категорически. Но, к сожалению, мне больше нечем крыть его кооперативную квартиру, дачу, холеных детей, красавицу жену и его самого — маленького, подтянутого и энергичного. Вот, например, сейчас я сижу в его машине, щупаю руками кожаное сиденье и понимаю, что мне его нечем «крыть», это сиденье. Если только матом.

Я смотрю на Левку, а он смотрит вперед, не отрывая от дороги взгляда. А что я, собственно, за эти десять лет сделал неправильного? Чем я заслужил те слова, которые мне выкрикнула вчера жена, те слова, которые мне говорятся в этой машине? Разве я не работал? Ленился? Или пренебрегал своими обязанностями? Нет. Я вкалывал, и еще как. Десять лет не отходил от кульмана. Участвовал в интереснейших разработках… Да, не защитился! Да, я предлагал интересные мысли, даже поговаривали, что очень интересные… Свой взгляд, свой угол, неожиданность — говорили, я помню. А что в результате? В результате брали эту неожиданность другие. Брали и защищались. А я за них радовался и предлагал следующую. Почему? Может быть, потому, что кому нравится думать, тот никогда не сможет суетиться так, как суетятся те, которым думать не надо. Может быть, поэтому. Короче, я предлагал, а они защищались. Кто виноват — я? Нет. Они? Ни в коем случае! Но именно поэтому для них такие, как я, пни и тюфяки! Вот для Левки я пень и тюфяк тоже.