Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

— У нее там… Полжелудка… Кажется… — говорю я и смотрю на те места, где когда-то собирал ягоды.

— У кого? — Левка смотрит на меня в зеркало. — Каких полжелудка?!

— Они впроголодь ели, когда учились… Он много занимался. У него были голодные обмороки. Он мне рассказывал.

— Кто?

— Макарычев. А она подкармливала его. Жена.

— Господи! — тихо говорит Левка. — И что?!

Дальше едем молча. Навстречу нам проносится грузовик, обдавая стеной грязи и воды.

— Да-а-а, Длинный… — говорит Левка, — не будет из тебя толку, не будет. Лирики много, сантиментов… Одна морока. Как был ты дуб дубом, так и остался.

И здесь меня прорывает. С самого начала, сев в машину, я дал себе зарок не спорить с ним, ничего не выяснять и не заводиться. И все-таки не выдержал.

— Ты можешь понять или уже нет, что Макарычев занимается этим всю жизнь, что это его профиль, что он свое здоровье и здоровье своей жены ухлопал, чтобы теперь… этот Собов!.. — Меня захлестнуло, и я не могу ничего из себя выдавить. Ведь давал зарок не заводиться! — Он положил на это свою жизнь, а поеду я?!

— А поедешь ты, — говорит Левка и начинает насвистывать.

Он смотрит на меня в зеркало заднего обзора. Я смотрю на линию горизонта, просвеченную вдали, на косой дождь, на тучи, которые едут вместе с нами вперед, на дачу. Левка насвистывает.

— Я десять лет назад только пришел в отдел, а он, Макарычев, уже его вел! И до меня вел десять лет. И сделал все своими руками! Своими! И тогда, кстати, этого Собова знать никто не хотел! А теперь он едет сам и решает, кому ехать с ним! Поразительно!

— Собов теперь решает все!

— Кроме двух вещей. Когда мне родиться и умереть.

— Ну-ну-ну… Он многое решает. И он решает , что поедешь ты, а не Макарычев! — Левка смотрит на меня в зеркало.

— Но это же подлость, — говорю я.

— Какие мы употребляем звонкие слова! Ах, ах! — Левка улыбается. Улыбка его отражается в зеркале, и я ее вижу. — Какие слова!

— Это сведение счетов с Макарычевым, понимаешь?! Или нет?!

— А тебя-то почему это волнует?! Тебе-то какая разница? Ты можешь ему чем-нибудь помочь? Всем известно, что у них давнее… Что Собов не любит Макарычева. Что ты можешь изменить?

— Я могу не поехать.

— Не езжай. Поедет другой. Все равно он Макарычева не возьмет.

Молчим. Левка смотрит вперед, я смотрю в боковое стекло. И Левка добавляет:

— А потом, Люся мне сказала, что ты там… в курсе всех дел, разработок, планов. Ну и карты тебе в руки. Кто же еще, если не ты? Это жизнь, Длинный! Одному везет, другому нет. Тебе сейчас везет, пошла твоя игра — давай не теряйся! Съездишь и заменишь Макарычева.

— Ты знаешь, что будет с Макарычевым, когда он узнает, что его отстранили? Знаешь?

— Ну и что? Что он может сделать?!

— Да я не о «сделать» говорю! У него прошлой зимой был инфаркт! Он два месяца провалялся в больнице и два дома. Без движения. Все. Для него это конец.

— Ну, а ты-то здесь при чем?!

— Как это при чем?! Как это… Я еду вместо человека обсуждать то, над чем он работал всю жизнь! Но ни к одному аспекту проблемы я не имею никакого отношения! Кроме того…

Левка сбрасывает скорость, оборачивается ко мне и, вдалбливая слово за словом, говорит:

— Не нужен, понимаешь ты или нет?! Не ну-жен Собову человек, который работал всю жизнь! Собову нужен человек, который бы его устраивал, подходящий человек. Ты понимаешь смысл слова подходящий ? Так вот. Ему нужен свой человек, верный друг. И ты им сегодня станешь, верным и преданным! Ясно?!

Ревет мотор, льет дождь, вода скатывается с капота, уносясь вдоль машины назад. Левка постукивает черными беспалыми перчатками по баранке, затянутой крокодиловой кожей, насвистывая одно и то же.

— Как тебе не стыдно, — вдруг говорит он. — Как не стыдно тебе! Ты посмотри, во что одета твоя жена! (Это любимая тема Люси) Я ее увидел, и мне стало стра-а-ашно! Люська! И в этих невыносимых ситцевых платьицах, сшитых на собственной машинке! В этих кофточках, связанных своими руками! Ни одной фирменной шмотки! Пойми, внешний вид жены — это лицо семьи! Как тебе не ай-яй! Ты уже восемь лет как защитил кандидатский минимум и сидишь на ста сорока с прогрессивкой! Ходишь в одних штанах и все еще хорохоришься, прикидываясь центровым, который когда-то за игру загладывал по пятьдесят очков. Но игра теперь другая, Длинный! Теперь пошел такой прессинг по всему полю, что… Ты глаза не отводи, не надо! Слушай, что я тебе говорю: жизнь изменилась, Длинный, а ты этого не заметил. И зря. Что ты носишься с этим Макарычевым? Кто он тебе: сват, кум, брат, свояк? Кто? Кто он такой?

— Он честный человек.

— Честный человек — не профессия. Я тебя спрашиваю: кто он такой, чтобы мы ссорились с тобой, ломали копья? Что он такого сотворил, чтобы его кандидатуру обсуждать так много и долго, чтобы возникало столько проблем? Обыкновенный доктор, которых тысячи тысяч, обыкновенный средней руки докторишко с явным потолком: выше достигнутого он уже не прыгнет, это ясно. Так весь остаток жизни и просидит в лаборатории, окончательно потеряет зрение, желудок жены, будет иметь сына идиота и в конце концов сопьется, что он, кстати, сейчас и делает с переменным успехом. Он ведь сильно пьет?

— Не знаю. Я с ним не пил.

— Не защищай! Давно ни для кого не тайна, что он запойный! Ну, что? Где логика, Длинный? Давайте представлять за границей наше лицо алкашами, а дома будет пропадать перспективная талантливая молодежь?! Что с тобой, Длинный, очнись! Ты всегда был пень пнем, но не до такой же степени! Командировка в загранку! На месяц! Ты только представь себе: какие люди, какие встречи! Я же не говорю тебе о каких-то там шмотках! Я же о твоем движении, росте, о перспективах увидеть все своими глазами! Ты же закис за своим кульманом, ты уже почти задохнулся! А этот месяц тебе даст импульс на пять лет работы! И какой работы! У Собова! Ты считай, что тебе повезло, что ты вытащил туза из колоды, где лежат одни шестерки!

Я закрываю глаза, сразу же вижу дохлых больных шестерок и красивого, чуть полноватого туза, похожего на Собова. Они все вместе стоят и смотрят на меня. И взгляды их выражают: «Ну, что? Долго будем ломаться? Не надоело быть шестеркой? Неужели так плохо быть тузом? Ну, для начала немного ординарцем у Собова, а там глядишь…» А Левка продолжает что-то еще про то, как мне повезло, потому что это перспектива, рост, импульс и…

И опять я вспоминаю, как мы когда-то играли в баскетбол, с каким желанием и святостью мы отдавались этой игре. Смотреть, как мы играли с Левкой, собирался весь факультет, собирался болеть за нас. Потому что все пять лет Левка был лучшим разыгрывающим института, а я играл центрового, и мы были прекрасно сыграны. Левка «питал» меня мячами, и бывали встречи, когда за игру я закладывал по пятьдесят очков. И вот он опять рядом! Вот он опять отдает мне отличнейший пас, я разворачиваюсь к кольцу, поднимаю руку с мячом, я хочу положить этот мяч способом «крюк», а передо мной изогнулся тщедушный и полуслепой Макарычев. Он защищается. Он поднял руки для блокировки и судорожно растопырил пальцы. Я даже слышу его прерывистое дыхание. Конечно, нелегко ему после инфаркта… Непросто ему против нас двоих, против такого отличнейшего паса! Итак! Я развернулся к кольцу, все мышцы мои напряжены и стали как чугун! Я зорко вглядываюсь вперед, я рассчитываю расстояние и мгновенно вычисляю траекторию полета мяча. Я застыл, и эта секунда — вечность!