Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Ваш портрет я уже упаковала. Он огромный, почти во весь рост. Сто двадцать на восемьдесят. Распакую его там, где придется жить. Наверно, жить буду в каком-нибудь деревянном домике с палисадником и маленьким огородом. Сельская учительница… Завуч. Гроза двоечников и разгильдяев. Но в душе поклонница Вашего таланта и заложница т-ра до конца своих дней. Я уже все придумала и открою свою маленькую тайну. Я открою в школе театральный кружок, и мы разыграем весь репертуар, который идет в Вашем т-ре, весь репертуар, где играете Вы. Конечно, Вы уже догадались, что я буду сама играть в «Стойком»! Я вижу, что Вы догадались, кого я буду там играть. Конечно же ее, ничего не понимающую, сидящую в темноте, обмахивающуюся веером и совсем не смотрящую на Вас, в конце сп-ля, в третьем акте… И мы опять будем вместе. Вы будете играть здесь, а я там. И я буду знать, что на мои слова там, в Жунжыгдэ, Вы здесь отвечаете своими словами и клянетесь, клянетесь мне в любви… А я ничего не слышу. И не понимаю. Просто-напросто смотрю в зал, поверх голов. И… зеваю. Осталось десять минут… Скорее, скорее, надо спешить! Но куда спешить? Куда? Запуталось, я Вам скажу, все чертовски! Так! Не раскисать! Не раскисать! Сейчас встану из-за своего ящичка, поставлю его на пол, сделаю несколько глубоких вдохов — и с новыми силами. Еще осталось целых десять последних минут.

Помогло. Я Вам скажу — отличное средство! Встать, походить и поделать глубокие вдохи. Арик меня научил. Легче становится. Почему-то сейчас вспомнила, как Вы вчера кланялись в правую ложу. И совсем даже не тем старичкам, которых пригласили, а другим… Другой… Меня охватывает сумасшедшая ярость! Да, да, конечно, я не люблю всех женщин, которые возле Вас. Но что мне поделать с собой, Владлен Никитич?! Не получается у меня. Тем более что я совершенно случайно выследила эту Вашу нафуфыренную девицу. Извините меня, но и об этом я напишу здесь. Знайте. Хотя, может быть, и наверняка Вы все знаете, и Америк я Вам не открою… Помните, прошлой зимой, Вы вышли из служебного с ней под руку… Она была в меховом манто с ярким платком на голове. Я стояла в арке. И когда Вы подошли вплотную, увидели меня, то чуть не вскрикнули и шарахнулись в сторону. Туфлята у Вас были на тонкой подошве, Вы поскользнулись и едва-едва не грохнулись в снег. Но она Вас вовремя подхватила. Это созданьице — крепенькое. И она цепко держит Вас. У нее хватательный рефлекс — один из главных рефлексов. Он у нее один из главных, которые передаются еще в грудном возрасте, по наследству. И вот представьте, что я встречаю ее в переходе возле центрального универмага. Она куда-то очень спешит. Конечно же меня не узнает, и я преспокойно иду за ней. Думаю, дай я посмотрю, что же это за человек? Я должна была узнать. И понять! Хоть что-то в этой непростой жизни! Хоть что-то! Ах, Владлен Никитич, Владлен Никитич! Если б Вы видели, как она щупала и лапала все вещи подряд, с каким благоговением ласкала дорогие вещи! Как перенюхала все на свете духи, как она становилась в каждую очередь и лезла в каждую толпу, где только она намечалась… Боже! Перед кем Вы склоняете Вашу прекрасную, умную, седеющую голову?! Перед этим примитивом? Это же именно то самое «шершавое животное», о котором говорил товарищ Чехов. О котором он, Чехов, закричал в голос: «Во всяком случае она не человек!» И этот «не человек» выходит с Вами из театра, с цветами, которые дарят такие дуры, как я. Извините… И этот «не человек» наложил свою маленькую лапку на все, что вокруг Вас, что принадлежит Вам, Вашему таланту. И цепко держит все и вся своей бархатистой лапкой с коготками под маникюром. А Вы… Ах, Владлен Никитич, Владлен Никитич! Вы даете ей деньги, и она их тратит на себя… Не отказывайтесь. Надо однажды увидеть, как она у десяток разглаживает морщинки, у двадцатипяток отгибает уголки, как она пятерки без конца перекладывает из одного отделения кошелька в другое. По нескольку раз! Надо видеть, как она отправляет эти самые старые пятерки первыми на заклание, в кассу, как она берет чек, минут сорок проверяет сохранность духов, изматывая продавщицу чертовски, и наконец покупает. Ведь для нее все это ритуал, для нее это обряд!

Ни в чем я Вас не обвиняю, Владлен Никитич, да и кто я такая, чтобы Вас обвинять. Тем более — ее. И как можно обвинять собаку, что она преданно смотрит в глаза и лижет тебя в нос. Примитив, он и есть примитив. И прекрасно! И на здоровье! Но… Начинаешь задумываться: а что же Вам тогда дороже в жизни? Она? Та, для которой эти десятки и пятерки ласкают слух с такой же силой и пронзительностью, с какой звучит для меня Ваш голос, произносящий в промерзлом автобусе по транзистору: «Лебедь чистый, лебедь белый»?.. Они, эти десятки, потрясают ее воображение так же, как Вы потрясаете меня в конце третьей картины, умирая, но читая, читая стихи. О неразделенной любви. И для меня свят тот момент, когда зазвучит Ваш голос. А для нее свят момент, когда зашелестит над кассой четвертак. И упадет в тарелочку. Простите меня. Может быть, я совершенно не права, но мне так показалось. Бог с ней. И они тоже есть. И они живут. В такой многообразной жизни всему есть место. И жукам, и птичкам… И ей найдется место.

Сегодня пошла в камеру хранения получать свои вещи, а кастелянша говорит: «Тут у вас еще одно место есть». И выносит ящик… А в нем неотправленные письма. Для Вас письма. И я вспомнила. Помните, я просила Вас подать мне знак со сцены на поклонах, умоляла Вас, но Вы проигнорировали меня. И я обиделась. Писала письма — и не отсылала. Складывала. Знаете, я взяла этот ящик, принесла, поставила на пол, Нинка сидит, перевязывает книги, смотрит на меня и смеется. А рядом на полу лежит Ваш портрет. Я беру его и начинаю заворачивать. Нинка смеется все больше и больше. В голос. Потому что рядом, на полу, лежит тот самый пакет, который она принесла вчера и бросила. Я смотрю то на ящик, то на пакет, то на портрет. А Нинка просто заходится от смеха. Да и я, честно говоря, тоже стала посмеиваться. Чуть-чуть. А про себя почему-то вспоминаю те стихи, что Вы читали:

Почему же, Владлен Никитич, когда поступаешь в жизни так, как подсказывает твое сердце, если идешь туда, куда оно ведет ноги твои, — ты смешной человек и тебя обязательно надо показывать психиатру. А если живешь с расчетом и не спеша, как Арик, как Нинка, как весь наш матфакультет, высчитывая на логарифмической линейке и закладывая программы в ЭВМ, приглядываясь и прислушиваясь, что подсказывают числа, — хвала тебе и честь?! Но почему? См. на часы и хочется кричать. В голос. Не видеть Вас больше, не сидеть в партере, не прогуливаться по фойе, не стоять перед Вашей фотографией, не покупать программку с Вашей фамилией и конфетой «Белочка» в придачу. Не дарить Вам цветов зимой, не покупать их больше на рынке за час до сп-ля и не везти через весь город, закутывая в газеты… И эта вечная проблема с билетами, и этот ненавистный администратор, который при виде меня начинает мелко повизгивать и подрагивать от ненависти… И не сказать Вам ни слова правды. За два длинных года. А сколько, сколько я могла бы Вам поведать! И о себе, и о Вас. С глазу на глаз. Я сказала бы Вам, что мы рождены в разных знаках по гороскопу, но в асценденте под одними и теми же планетами. А это бывает один раз на всю тысячу лет. Все это знаю, и представьте, математик, а поверила… А Вы и не знаете и не поверите уже. Мало того что Вы рождены на десятый знак от моего дня рождения, но еще этот асцендент. Не смейтесь, не надо… Просто я убеждена, что мы рождены друг для друга. Но через пять минут я уезжаю. Навсегда. И мы не увидим больше друг друга… Вот я наконец и стала тем, о чем мечтала, — педагогом. Закончила именно тот вуз, который хотела закончить. Я люблю свою профессию, люблю детей, я даже до поступления работала целый год в детском саду, чтобы проверить себя, как я отношусь к детям. Хорошо отношусь. Все прекрасно! И вот теперь я поеду в глубинку, как говорится, потому что хотела и мечтала: поработать далеко-далеко, понять по-настоящему профессию учителя.