Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

— И отпусти ворожбу, коли не брешешь…

— Отпущу, Грипка, все отпущу. Ненавистная я стала, Грипка, себе постылая, миру людскому как бельмо на глазу. Нелюдь! Грипка, нелюдь… Спаси меня, Грип, страшно мне одной-то.

— А мне, Проська? Мне легче?

— Так давай вдвоем жить, Грипа… Давай, милая…

— Ты же назавтра и прогонишь меня, Проська…

— Да что ты!.. Что ты! Я…

— Ложись спать… Мы и так сколько лет вдвоем.

Они еще сидят молча. Опять в который раз первым кричит соседский, а не Гриппин петух. Они молчат, и каждая смотрит в свою точку: Гриппа в угол хаты, Сычиха в стол. Потом Гриппа встает, укрывает ее ватным одеялом и обнимает. Сычиха засыпает, и уже сквозь сон она шепчет:

— Я на него зла не держу. Он беленький такой… Хорошенький такой. Пусть живет, мальчик миленький… Я зла не держу… — и морщины бегут по ее лицу от губ к носу и по щекам.

Через день Диме стало лучше. Через месяц его выписали из больницы. Они все трое пришли из нее пешком. Они вели его между собой за руки; он шел, косолапый, маленький, с беленькой головкой, и что-то лопотал.

А на следующий день сверху пришла почтальонша Шура и сказала, что ей давно уже говорили о том, какой хороший новый молодой врач; а она, дура, не верила. И вот теперь пожалуйста — никто уж не брался вылечить, а он взял и за месяц безнадежного на ноги поставил. Гриппа кивала ей, маленькой Шуре с короткими ножками, и разводила руками. Сычиха смотрела себе под ноги, чертила по земле чириком и тоже кивала. Но невпопад.

В этот год им особенно не везло. Как поедут на рыбалку, так обязательно что-нибудь забудут. Вот опять забыли прикормку, жмых. Но это еще бы ничего. Самого главного отец ни вчера, ни сегодня не сказал: ему предложили выйти на пенсию. Вчера он с расстройства после работы выпил. Остаток сегодня взял на рыбалку. Теперь сидел в лодке рядом с сыном и думал, думал.

Какая все-таки несправедливая жизнь! Воевал, строил своими руками этот цементный завод! Сорок с лишним лет отбарабанил на нем, а вчера не предупредили, не сказали ни слова, не посоветовались, привели какого-то волосатого прыщавого юнца, молодого инженера. Сказали, что, мол, пока пусть оглядится, а потом постепенно надо все дела передать ему… Какая несправедливость! У него еще столько сил! Ну и что, если шестьдесят пять лет! А если он считает, что ему на самом деле сорок?! Да он, отец, в душе моложе своего сына! Старикам, мол, пора на пенсию, но разве он старик?! Вот в газете прочитал — организм человека на сто пятьдесят лет рассчитан! Как говорится, приехали — вылезай! За него решили! Инженера!

Рядом в лодке тоже сидел «инженер» на все готовенькое, у которого вся жизнь как по маслу: школа, институт, работа не бей лежачего. Купили теперь ему машину, жениться собирается, от невест отбоя нет. Живи — не хочу!

Сын работал на том же самом цементном заводе, только не в пыльном и вечно продуваемом сквозняками цехе, как отец, а программистом на ЭВМ… Зашел как-то туда к ним отец! Стоят волосатики в халатах, посмеиваются. Чай в синем чайнике заваривают! Курят на лестнице возле теплой батареи. Именно теперь отцу все это казалось страшной несправедливостью, потому что он «от зари до зари» всю жизнь, а «они»!..

Оба, и отец, и сын, были нервные, горячие, говорили громко, руками размахивали широко. Отец отвел глаза в сторону, засвистел: «Там, где пехота не пройдет…» Туман клочьями медленно двигался от берега к берегу. Напротив, из-за чахлого степного лесочка, вставало солнце. За лодкой, далеко по степному рыжеватому пруду, тянулась крючковатая тень. В воздухе металась стая уток. Отец и сын молчали уже целый час, и это молчание становилось невыносимым.

Опять пролетали утки, опять со свистом загрохотали в камышах.

— Утки, — не выдержал сын.

— Вижу, что не гуси, — ответил отец.

— А гусей здесь нет?

— Чего? — Отец сказал таким тоном «чего», словно сын спросил не про гусей, а про аллигаторов. — Чего нет?

— Я спрашиваю, гусей здесь не водится?

Отец посмотрел на солнце, глянул в воду. Чувствовалось — оттягивает удовольствие, сказал:

— Индюков здесь нет тоже.

Помолчали.

— Не клюет, — тихо сказал сын. Чувствовал свою вину. Жмых забыл он.

Отец заерзал, но ничего не ответил. Он затаился. Ждал.

— Надо было стать под тем берегом… С той стороны, где я говорил.

— Говорить ты мастер. С памятью плоховато.

— Зато какие черви у нас! Таких червей здесь ни у кого нет! — Сын умело заглаживал свою вину.

— Здесь и так никого нет, — отрезал отец.

Действительно, на озере было пусто. Только на дальнем берегу кто-то у костра орал под гитару.

— Может, переедем… — сын замешкался, — туда?

— Куда?

— Ну, туда, к тому берегу, — сын показал рукой.

— Может, лучше домой поедем?! Чтобы людей не смешить! — сказал отец.

— Езжай, если хочешь… Я останусь.

— На чем я поеду, если ты останешься?

Сын хотел сдержаться и ответить что-нибудь другое, но не смог с собой справиться и поддел:

— На палочке верхом.

Отца передернуло. Закурили. У каждого были свои сигареты. Спички были одни. Сын прикурил и положил коробок в карман.

— Спички! — не глядя, протянул руку отец. — Давай обратно! Надо свои иметь, когда на рыбалку едешь!

Стая уток взлетела и села в камышах поближе.

— Всю рыбу разгонят, — отдав спички, сказал сын. — Надо переехать к тому берегу. Там чисто. Камышей нет.

— Там нет ни камышей, ни рыбы.

— Рыба там есть.

— Для тех, у кого есть прикормка.

— Ладно… — сплюнул в воду сын. — Ты в прошлый раз удочки забыл. Я молчал…

— Ничего! Я из ореха удилище срезал и три ведра карасиков привез!

— Три?! Двадцать три! Семь штук дохлых поймал, а прикидываешься рыбацким сейнером!

— Каким сейнером? — не понял отец. — Что ты мелешь? Языком ты мастер! Даром что инженер. Все вы там языками мастера! Только ничего не работает! Что ни купишь — все или сгорит, или сломается. Инженера!

— Инженеры!

— Инженеров на всю страну раз, два — и обчелся… А все остальные такие, как ты, инженера!

— Поедем, спрашиваю, к той стороне или нет! Какого… мы здесь эти камыши подпираем! С утками!

— Спрашиваю, спрашиваю! Как с отцом говорить стал!

— Опять начинается, да?! Опять как в прошлый раз пиджак в воду бросать будешь, нервный!

— Я не нервный! Стыдно просто, что сына такого вырастил! Перед людьми стыдно! Ехать на рыбалку и забыть прикормку — это кому рассказать!

— Ну забыл я ее, забыл, что теперь?! Что дальше?! Теперь ноги друг другу надо пооткусывать?!

— Какие ноги? — опять не понял отец.

Он часто не понимал оборотов, которые стал употреблять сын после института, и это его раздражало.

— Говорить-то тебя научили! А думать? Самому думать! Тридцать лет — «мальчонке», а он… Эх! Вот так посмотришь-посмотришь на тебя, и остается только выпить!