Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

А она в тот же год и погибла геройски. Ехала на машине, здесь уже большая битва началась на Узловой. А главное, это ты уже знаешь из книжек, под Евсеево было… Земля горела, говорили, железо плавилось. Вот. А войска через нас, через Райцентр, шли. Один раз всю ночь танки гырчали, без света, друг за дружкой. Так один с дороги сбился и вперся в огороды к Чугуихе. Она так перепугалась, что залезла в погреб в кадушку с квашеной капустой. И крышкой накрылась. Ну, ладно.

Значит, битва уже была… А можно и по штемпелям посмотреть. Вася недавно смотрел. Последнее письмо пришло от Феди за десять дней до начала. «Оля, — пишет он, — Оля, скоро будет очень большое сражение, писать нам запрещено про это, но ты знай, что мы не отдадим ни метра земли! Приказано стоять насмерть, потому как за мной мой Райцентр, мои дети и ты…» И приписано: «…мой мостик, за водокачкой…»

— Ну, ба… Кончай… Рассказывай. Слышь? Не надо.

— Сичас, Федя, сичас… Вот. Так, значит, я о чем?

— Мостик, за…

— Нет, я же про то, что… Сичас… Вот. В этом же письме он пишет, что не удалось проскочить через Райцентр, не удалось на детей взглянуть. Мост через реку разбомбили, и их завернули назад, в Евсеево. Там он и погиб, может, где-нибудь возле того места, где я вареники разогревала. На грубке. Ладно.

Так я про золовку… Она ведь геройски погибла. Везла хлеб от нас, а уже вовсю шла битва… И в ее машину попал снаряд, такой… Горит который… Ну, пособи, Федя!

— Зажигательный.

— Ну, вот! Загорелась машина. Она ее стала тушить и сгорела. Хлеб спасла, а сама умерла. В госпитале, от ожогов. Золовка — огонь девка. Так и сгорела. Огнем в огне. А после нее и Федя мой…

— Значит, меня его именем назвали?

— А то ты не знал…

— Да как-то… Значения не придавал.

— Придавай.

— Ну, и как? Похож я на него?

— Не слишком, Федя… Дед громкий был, резкий. Крепко жизнь строил, отчаянно защищал. А ты смирный, сидишь вот в креслах битый час — не шелохнешься. Нет, не похож.

— А кто назвал меня?

— Как кто? Я. Когда мать твоя затяжелела, я Васе и говорю: называть твово первенца буду я. Если девочка — назову по имени золовки, если мальчик — по имени деда его… Федей назову. Ну, ладно, спать надоть ложиться. Поздно уже…

— Ничего не поздно. Расскажи еще.

— Хватит, хватит. Ночь на дворе. Темно.

— Да нет, ба… Рано еще… Еще киношку по телевизору будут показывать.

— Ну, вот и пойду я… Развспоминалась здесь с тобой. Расскажи да расскажи! Теперь будет всю ночь сниться. У меня всегда так. Если что вечером говорю — потом всю ночь снится. И уж потом во сне не могу понять: то ли рассказываю, то ли опять в кузове на Узловую еду… Ладно, пойду я…

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Федя. Письма-то убери.

— Пусть лежат. Я почитаю еще…

На рассвете, когда громадная птица снялась с кургана, на котором провела под дождем всю ночь и много ночей до этой ночи, и стала мах за махом, со свистом и клекотом прорезать молочное марево; на рассвете, когда в глубине лесопосадки, в чащобе, между корневищами клена, в темноте сухой норы, волчица приоткрыла закисшие глаза и зарычала в который раз за эти мучительные дни, зарычала от беспомощности и слабости, с ненавистью глядя на расквашенный до кишок дробью бок, и стала лизать его в который раз остервенело, рыча и отталкивая выводок волчат; на рассвете, когда пробуждалась степь и поднимались травы после ночной спячки, распускались цветы после дождливых холодов, когда воздух, земля, небеса напоенно и тяжело вздохнули оттого, что дождь наконец кончился и над перепаханной стерней поплыли туманы, — издалека, словно из другой жизни, послышались странные для этих трав, туманов и небес звуки. Скрипящие, стукающие, клокочущие, выворачивающие душу. По железной дороге в кабине одного из двух сцепленных задами друг к дружке тепловозов в гору ехал человек. Пристально глядел вперед, сидел в удобном кресле, возле пульта управления, на котором лежала покойно его правая рука. Сидел в ревущей громадине, одним легким движением ручки коллектора решал судьбу восьмидесяти пульманов, цистерн с нефтью, керосином, вагонов с лесом и углем.

Железная дорога перед глазами машиниста и его помощника, сидящего рядом, скучающего, насвистывающего бесконечную, одну и ту же за рейс мелодию, рассекла напополам степь, с густой лесопосадкой по обе стороны, с цветущим подсолнухом с одной стороны и перепаханными озимыми с другой. Железная дорога в этой бескрайней степи была единственной артерией, по которой вкачивались сюда соль, спички, трактора и машины, комбайны и теперь уже станки, экскаваторы, грузовики, аппаратура и люди для расширяющего свои владения в пятидесяти километрах отсюда цементного завода. Железная дорога в этой степи была единственной ниточкой связи с внешним, где-то существующим миром. Дорога была частью этой степи, частью особенной, не похожей ни на что. Такой же частью этой степи стал цементный завод, трубы которого были видны отсюда в ясную погоду. И дым от этих труб, белый, молочный, тянулся красивыми луговыми полосами — куда подуют ветры. Дым, от которого, ближе к Райцентру, першило в глотке, от которого с непривычки кружилась голова, а все вокруг покрывалось блестящим серебристым налетом.

В лесопосадке, задуманной человеком как снегозаграждение, вдоль железной дороги селились разнообразные птицы, рыли норы лисы и волки и даже росли грибы. Люди засадили ее смородиной, тутовником, южнее — грецким орехом и приезжали ближе к осени собирать. А зимой здесь охотились.

Людей в Райцентре в последние годы стало много. Нужны были рабочие руки. Нужны были хорошие, дома, поэтому строился полным ходом Райцентр-2 — благоустроенный, новый, многоэтажный город. Строились школы, больницы, копался пруд — настоящее озеро. И для всего этого нужны были люди.

Они ехали отовсюду. Цементный завод, который обрастал шиферным, кирпичным, панельным заводами, требовал рабочих, шоферов. По комсомольским путевкам ехала в Райцентр молодежь. Во все стороны страны был брошен клич: люди, люди нужны! Но их не хватало. Поэтому на окраине Райцентра стояло несколько бараков, где жили «химики», а еще дальше, в карьерах, была зона. Там работали законвоированные — зеки. Они работали на стройках, так же как, к примеру, и тот, что стоял сейчас в середине состава, приоткрыв дверь пульмана. Как его назвать? Да никак. Имени его никто и не узнает, а фамилию свою для вольных — машиниста, помощника и любого жителя Райцентра — он вычеркнул сам. Надолго вычеркнул. Вот и сейчас машинист обозвал его мысленно «этот».

Заметили его они случайно. На одном из разъездов, сдвинув с места состав, набирая скорость, увидели, как из тьмы к вагонам метнулся человек, рванул дверцу пульмана, сорвал пломбу и влез. Они успели рассмотреть его. С первого взгляда было ясно, кто он. Машинист сообщил о случившемся диспетчеру. Тот соединил с железнодорожной милицией, и теперь состав двигался вне расписания, опережая график на два часа. Машинист не удивился четкости и ясности приказов, дорожная милиция работает исправно и надежно. Да и куда тут денешься, в этих бескрайних просторах…