Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Ударом ноги Гришка по-ковбойски открыл дверь и уставился перед собой осоловелым взглядом. Руки в карманах штанов, резиновые черные сапоги с откатанными вниз голенищами, мятая рубашка, в углу рта папироска. Если бы сейчас в таком виде, с папироской, его увидела мать — всей этой пасеке вместе с отцом и компаньонами пришлось бы невесело. В гневе мать была страшна, и отец, хорохорившийся, вечно помыкавший ею, в эти минуты становился трусливым, маленьким, суетливым и кашляющим.

Гришка потрогал красный рубец на лице — полоса, отлежанная на фуфайке. Внимательно, со знанием дела глянул на солнце, определил: в воздухе пахло хорошим взятком. Скоро повалит с небес тепло, станет жарко. И если после таких дождей начнется пятидесятиградусное пекло, будет взяток. Значит, опять качать мед, работать до седьмого пота, крутить медогонку, таскать рамки из ульев в будку, назад… И сливать потом мед во фляги из-под молока, и опять таскать эти фляги к машине, взваливать их в багажник к Палычу, в люльку к отцу… Опять! Четвертый раз за лето. Изнуряющий, однообразный, тупой труд, да еще в такую жару, что даже о машину, прикрытую брезентом, можно было обжечься.

Опять, значит, работать… Почти задарма. Слишком поздно Гришка понял, что сделал ошибку, не поехав с чуваками строить в дальнем колхозе свиноферму. А его брали. На шабашку. Обещали за кашеварство полштуки, то есть Гришка должен был готовить на восемь человек завтрак, обед и ужин. И через полтора месяца получил бы уже пятьсот рублей. То есть получил бы эти полштуки почти два месяца назад. А он сидит тут, в степи. С братцем…

— Гриш, — тихо сказал Васюха. Прогнусавил скрипучим голоском. Маменькин сынок. Цаца.

— Что? — не поворачивая головы, спросил Гришка.

— Гриш, — заскрипел младший.

Нестерпимо захотелось ему влепить. Но Гришка не ответил и стал смотреть вниз, на землю, еще не решаясь шагнуть в грязно-черную жижу за пределами будки.

Кружка, три дня назад висевшая на сучке дерева, над врытым в землю, теперь уже пустым бидоном для питьевой воды, валялась, наполовину занесенная желтыми листьями и клочками смытой, без шрифта, газеты.

Гришка прикурил папироску. Курить он только-только начинал. Месяц назад пошел пешком на соседние казачьи хутора, в сельпо, километров за десять, купил «Охотничьи» папиросы, по шесть копеек пачка. Вышел на-крыльцо, чиркнул спичкой, прикурил, «дернул» пару раз и почувствовал: сейчас свалится с этого крыльца, свалится красиво и изящно, раскинув в стороны руки. Только чудом удержавшись, Гришка выстоял в центре того крыльца, докурил «охотничью», состоящую наполовину, кажется, из самосада, отбросил ее в сторону, покачиваясь, спустился с крыльца и прошел сквозь строй «колхоза» — местной ребятни — гордый и непобедимый.

Теперь, когда они валялись все эти дни в будке, Гришка дымил вовсю, плевался на пол, бросал бычки в приоткрытую дверь. Васюха скулил и верещал, как только Гришка доставал папироску и начинал ее разминать, как Палыч.

Все, что бы ни делал Палыч, нравилось Гришке. Палыч был напарник отца, компаньон, как говорил сам Палыч, и, следовательно, компаньон и напарник Гришки.

Палыч — это разговор отдельный. Он, к примеру, вставлял под прижатые крышки своих ульев маленькие кусочки ниток, под цвет ульев и крышек к ним. Подозревал и боялся, что или Гришка, или его отец, а может быть, третий пасечник, Кравцов, станут лазать по его ульям, грабить его мед, менять рамки с деткой и убивать маток. Короче, вредить. Отец сказал:

— Попереворачивал бы ему все его ульи, кабы не знал, какая он курва!

Отец так сказал дома матери, а сам уже давно, много лет подряд выезжал именно с Палычем. По многим причинам. Потому что тот никогда не ошибался и знал, какая культура будет в этом году давать наибольшее количество меда и в каком месте. Он просто-напросто был хорошим пчеловодом. Вот и все. И отец ему завидовал. Потому что у отца добитый, допотопный К-750, собранный-разобранный вместе с Гришкой сто раз, а у Палыча «Волга»-комби. Потому что отец на шиферном заводе чахотку заработал и сидит с сорока лет на инвалидности, а Палыч нигде не работал, хотя и трудовую книжку имеет, и сберкнижки такие, что закачаешься. И пасека эта его. Его пасека, и все тут! Потому что у него здесь, в самом центре, стоят в два ряда тридцать ульев, у Гришкиного отца неполных десять, а у Кравцова четыре. Да и тех, если честно, уже не четыре. У Кравцова в июле отроились два роя, когда его самого не было на пасеке. А был тогда Гришка. И это маленькая тайна Палыча и Гришки. Дело в том, что, если из большой, доброй и здоровой семьи летом отсадить в отдельный улей рой, может получиться еще одна хорошая семья. Что и сделал Гришка. По просьбе Палыча. Естественно, за некоторую мзду. Обещал Палыч этим летом много Гришке. Потому что тот и помогал ему качать, и сторожил его ульи все лето напролет.

Если сейчас начнется еще один взяток — вот тут Гришка и потребует, так сказать, расчет вперед. Нечего! А то потом он начнет отсмеиваться, отнекиваться, знаем мы его! Шахматиста! Нет. Теперь ни разу ручку медогонки Гришка не вертанет для него, пока тот не расплатится за помощь, за все. Пусть один попробует. Ухайдакается. Загребется дым глотать. Тут, можно сказать, воровством для него занимался, и так было страшно, когда Кравцов, как ненормальный, лазал по посадке в поисках роев, не зная, что они сидят в десяти метрах от будки, в разделенном пополам улье.

«А что такое сделал Гришка? Ну что он такого сделал? — думал о себе Гришка в третьем лице. — Все равно рои эти улетели бы! И если бы их не поймал какой-нибудь пчеловод на ближних хуторах, стали бы эти рои дикими пчелами, свили себе где-нибудь в ветках дикой яблони на берегу пруда улей из воска и вымерли бы. Замерзли зимой, если бы не нашли глубокого сухого дупла. А где сейчас найдешь его, дупло?» Получается, что Гришка спас этих пчел. И все было хорошо, не укладывалось только одно: почему же тогда, если спас, не отдал Кравцову? Да потому что, потому что Кравцов… Это скучно и неинтересно! Вечно пьяный, побирающийся дымарьком, вощинкой, кизяками, примусом! Конченый человек! Без цели человек. А у Гришки она есть. Магнитофон. И в новом учебнике по физике для восьмого класса на сорок шестой странице уже лежала накопленная на шкурках кроликов, шкурках сусликов сумма! А осталось… Двести восемьдесят пять рублей. Многовато.

За сто можно толкнуть марки — надоели! За сто, не меньше… Восемьдесят пять попробовать «отжать» из Палыча, попросить что-то у отца, все-таки сидел здесь, сторожил… Остается ровно сто рублей. Где взять сто рублей? У кого? Может быть, у тетки, у сестры отца? Крепко живет, денежки там есть… Есть, но как взять? Сказать… Сказать… Попросить, и все. А вдруг даст? Нет, все это «а вдруг»! Скорее уж тогда у матери попросить. Точно! Сказать, что нужно купить магнитофон для записи голоса Васюхи! Идея! И еще для изучения английского! Для двух таких важных целей каких-то там сто рублей — она не откажет! Чуваки рассказывали, один нашел сразу в кошельке полтыщи! На вокзале. Голубятню купил, говорят, мопед. Другие говорят, что мать отобрала и в милицию отнесла, а он с расстройства из дома ушел. Нет, ну все равно повезло. А тут разве повезет! Вот лил дождь трое суток, жрать нечего, суслики все попрятались, по капканам ходить лень. По грязи-то… Да и копейки все это. Шкурка суслика стоит три рубля. Ну, от силы, пять. Если с жирного. А где его взять, жирного, по такой погоде?