Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

— Есть.

— Плати в кассу, неси чек.

— Я хотел бы сначала глянуть… Пощупать…

— Тебе еще рано щупать. Несовершеннолетний.

— А?

— Ты мне на-до-ел, колхоз!

— А? — переспрашивал Гришка.

Продавец терялся. Он понимал, что за мальчишкой что-то стоит, что — он не мог объяснить словами. Крепко сбитый парень, с коротко обрезанной челкой, еще мальчик, но уже взрослый, еще ребенок, но со взглядом человека, знающего, зачем и для чего он, раздражал его, что называется, «до потери пульса». Вообще тип вот таких районных колхозных набыченных пареньков, с чем-то своим, с манерами, как будто они там у себя, в своих степях, нашли золотую жилу и черпают золото ведрами, как будто они знают то, чего здесь, в городах, уже забыли, раздражал продавца «до потери пульса».

После того как Гришка каждый раз переспрашивал «а?», проверяя продавца «на вшивость», ожидая, когда тот расколется и толкнет, а еще лучше, ударит первый, во снах следовал один и тот же финал. Продавец хватал Гришку за ухо, вел вдоль прилавка и выводил на простор. Вот уже четвертый месяц подряд в Гришкиных снах это было роковой ошибкой продавца, потому что он сразу получал сначала в «солнышко», а потом, когда, согнувшись, хватался за живот, сверху, по третьему позвонку на него обрушивался удар «замком». Продавец падал. На паркет. Гришка оглядывается на продавцов, которые стояли в других отделах, около телевизоров, транзисторных приемников и магнитных кассет. Он сурово смотрел на них, изучая взглядом их испорченность и преступную черствость к покупателям, они, естественно, от страха и стыда приседали, а иногда и поднимали руки вверх, а он гордо, как и подобает настоящему степняку, выходил из магазина. Без магнитофона.

На этом месте Гришка каждый раз просыпался, переворачивался на другой бок, пихал Васюху, младшего братца, и думал: «И все-таки мне не везет. Не везет, и все тут!»

Действительно. Что бы Гришка ни начинал, каждый раз отчего-то до конца дело это не доводилось. То ли по молодости лет, то ли от горячности и какой-то особенной спешки. Вот эта спешка, нетерпеливость, раздражение, это захлебывающееся стремление как можно быстрее достичь результата дали повод еще с раннего детства называть Гришку «воженый». «Воженым» он стал как только пошел, заговорил, побежал, впервые пришел с расквашенным носом и ворованными чужими яблоками, которых у самого в саду было завались.

К четырнадцати годам он стал отбиваться от рук, и мать (никогда, впрочем, не любившая его так, как младшенького) ему не особенно препятствовала. А Гришке не очень ее внимание и было нужно. То есть была мать, а могло бы теперь уже и не быть. Вполне. У некоторых сверстников кого-то не было: или матери, или отца, или в разводе — и ничего, жили.

Гришка напоминал матери свекра. Он запомнился ей расчетливым, с холодной душой, для которой слезы не больше, чем капли дождя. Васюха же был похож на мать, перенял все ее повадки и за это был любим ею с еще большей и исступленной страстью.

Гришку раздражало, что младшенький просто соткан из жалости. Едва ему исполнилось три года, как стал он всех жалеть: то к мамке плачущей прижмется — жалеет, то к папке подойдет, в глазки заглядывает, за шею обнимет и целует. В скандалах, которые часто происходили между матерью и отцом, он обязательно принимал сторону побежденного. И на улице со сверстниками вечно лез помогать обиженному. Выродок какой-то! Гришка в запале иногда, если его спрашивали на улице: «Твой братан?» — отвечал односложно и зло: «Нет».

Потому что если все купаются в пруду, то он обязательно сидит на бережку, найдет какую-нибудь улитку или червячка водяного и упулится в него — не оторвешь. И чем старше становился, тем меньше Гришка находил с ним общего. Васюха книжки читал. Гришка капканы настраивал. Васюха с каким-нибудь очередным голубком, подвернувшим лапку, возился в чулане, Гришка плел вентеря на карасей.

А еще вечная его болезненность… Пневмонии, ларингиты… или черт знает что там еще! Гришка не знал всех этих соплей, никогда не был простужен, не кашлял… К примеру, у него никогда не шла носом кровь. Нет, ему там пускали кровянку, но во время потасовки, когда вмажут «по соплям» и брызги летят из глаз, но чтобы так, как недавно, от жары? Не успели привезти «ненаглядного» на пасеку, а он тут же и запрокинулся! Перегрелся, кровь, примочки!

После его приезда пошли дожди, и пришлось им сидеть вдвоем в будке. Опустились холода, делать было нечего, отец уехал домой за продуктами, и дожди отрезали пасеку. До Райцентра от пасеки километров семьдесят по спидометру. По железной дороге, напрямик, ближе, но по степям, по бездорожью — далеко. Не приедет отец. Ни сегодня, ни завтра. Даже если дожди закончатся. Потому что чернозему, по которому пролегали дороги, сохнуть и сохнуть. А осталось у них всего ничего. Продуктов денька на два от силы. Семь картошек, хлеба меньше четвертинки, пара луковиц, несколько пригоршней крупы. Банка тушенки. Банка спрятана. Гришка ее положил в пустой улей и прикрыл рамками. Это была его тушенка.

Гришка был хозяин. У Гришки были хватка, сноровка, веками выработанная его пращурами: охотниками, крестьянами, людьми, живущими в степях давно, многие сотни лет. Все в нем было слажено правильно, придвинуто внутри так, как надо, если бы не эта самая «воженость». Посмотрев на него внимательно, когда он стоял, широко расставив ноги, можно было подумать, что вот этот молодой бычок вырастет в племенного, мощного, сильного и беспощадного к стаду быка.

Гришка уже четыре года занимался кроликами, у него их было пятнадцать штук. Чтобы прокормить их, надо было вставать в шесть часов утра, косить траву, везти ее в мешках, привязывая к велосипеду, да еще убирать в клетках. Кроме того, надо было резать кроликов, снимать с них шкурки, чистить эти самые шкурки или сидеть возле беременной крольчихи и ждать, когда она окролится, чтобы сразу же ее отсадить: крольчиха могла сожрать крольчат. Гришка был хозяин, да только про него можно было сказать: «Без гармошки гармонист». Хозяин чего? Какого такого хозяйства? Отец уже семь лет инвалид. Мать работала на молокозаводе. Посменно. Дом у них, правда, свой. И участок есть, но все это — слезы. Запустил отец все до такой степени, что даже если начать поднимать хозяйство — то не с его, Гришкиными, силами… Подрасти надо. Все это Гришка уже знал, обо всем этом подолгу и сосредоточенно думал, и каждый раз дума его упиралась в Палыча. Вот Палыч — хозяин!

Гришка услышал: дождь кончился. Надо вставать, готовить для Васюхи суп на примусе. Палыч хозяин, но и он, Гришка, тоже станет, станет им… И купит магнитофон еще лучше, чем у Палыча… Купит! А с «воженостью» мы еще посмотрим! Посмотрим! Гришка пнул Васюху, словно подтверждая правильность своего умозаключения, поставил точку. Тот даже не пошевелился. Привык.