Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

С чувством вины за все случившееся на пасеке во время дождей Васюха лежал, и ему было неохота вставать. Потому что обязательно Гришка придумает какую-нибудь работу, как он придумал сразу же, когда уехал отец, перебирать по зернышку подсолнух. На жареху. Зачем по зернышку? Зачем на жареху? И на какую там еще жареху, когда керосина осталось, как сам сказал Гришка, на два дня. Во всяком случае, суп он не готовил ему каждый день, потому что не было керосина.

Неожиданно для себя, обидевшись на Гришку, Васюха подумал: «Все мамке расскажу, как он…» Закрыл глаза и, пригревшись, стал потихоньку засыпать. Тепло растекалось из приоткрытой двери, струилось по стенкам будки, уже вовсю задувал горячий ветер, пчелы гудели, работа спорилась, начинался взяток, настоящий, по десять — пятнадцать килограммов за день с улья, с семьи…

Заснуть Васюха не смог. День пришел. Тепло. Ему стало интересно, что же там, на улице? Он был на пасеке впервые. Впервые в жизни был вот так, один на один со степью. И рядом мамки не было. Он с силой зажмуривал глаза, потому что хотелось спать, спать, но запахи трав вливались в будку и будоражили, кружили ему голову. Запахи пчел, жаркого солнца, запах псины из будки Альфы напротив. Запах прелых листьев из лесопосадки, прополиса, меда, керосина от примуса, кислый, терпкий запах железной дороги, проходившей рядом, просмоленных шпал, над которыми катят пассажирские поезда, а он еще ни разу не ездил на поезде.

Как там, наверное, интересно, в поезде. Там, за окнами, стоят люди в майках, с папиросами, машут им с Гришкой руками, что-то невнятно кричат, проносясь, счастливые, на юг. И Гришка, поигрывая желваками, цедит сквозь сжатые губы:

— Давай, давай… катись…

Как, наверное, интересно там, куда они едут, такие улыбающиеся, пьющие за стеклами, бросающие с размаху в окна бутылки в степь, орущие им здесь, тем кто остается на этой безвестной пасеке:

— Э-э-э-э-эй… Ребя-а-а-аты-ы-ы-ы… Как жи-и-изнь!

— Хоро-о-о-ошо-о-о! — срываясь, кричит им в ответ Васюха, уже во сне.

И немедленно получает подзатыльник. Открывает глаза, видит над собой Гришкино лицо, понимает, что пригрелся и заснул.

— Подымись, ненаглядный… — горячечно шепчет Гришка. — Подымись, кому говорю, патроны достать надо! — Гришка шарит под Васюхой в поисках патронов, которые положил туда, чтобы не отмокли. Там же лежит пачка пороха, под подушкой. Завернутые в два целлофановых мешочка пыжи, дробь и капсюли. — Ну, быстро, быстро…

— Гриш… Исть х о чу… — жалобно скулит Васюха. — Гриш…

— Заткнись, дубина… — Гришка, выглядывая из будки, переламывает ружье и вставляет два патрона. — Ч-ч-черт, не достану…

— А? — Васюха смотрит вверх, пытаясь увидеть то, что видит Гришка. — Что?

— Что! Смотри кто… Да не там, во-о-он… Насиделся после дождя, наголодался, на охоту вылетел… Палыч говорит, за него полштуки могут дать… Если на чучело… Да лежи ты, дубина. Лежи… Если подстрелю, открою банку тушенки. На праздник оставил — супчик сварганим. Лежи.

Гришка выходит из будки, идет мимо ульев, поглядывая как бы невзначай вверх, на степного орла, медленно кружащегося над самой пасекой. Идет Гришка шагом особенным. Так, будто и не идет совсем. Словно стоит на месте. Ружье наизготове, голова строго прямо, глаза закатаны вверх, внимательно следящие за птицей, свободно раскинувшей могучие крылья в голубых небесах. Медленно поднимает ружье, целится.

Васюха уже стоит в проеме двери, и когда звонко, как пощечина, цокает выстрел и плечо Гришкино отваливается, а из ствола прыскает дымок, как из маленькой трубы тепловоза, когда тот, на секунду прервавшись, начинает гудеть с новой силой, — Васюха растерянно мигает. Первый раз в жизни он видит, как хотят, желают, жаждут убить и… смотрит в проем двери и… пугается не меньше Альфы, дернувшейся в будке.

Альфа подняла голову вверх, таращит красный зрачок из полутьмы будки. Васюха смотрит на нее из человеческой будки, как бы спрашивая: «Что это, Альфа? Как назвать? Вот это и есть выстрел? Значит, вот что такое выстрел? И после него наступает… Что?»

Васюха выглядывает из будки и смотрит вверх. Орел, широко взмахивая крыльями, резко набирает высоту, поднимаясь вверх, улетает, грузно, тяжело и в то же время так плавно и… И опять Васюха еще не знает названия тому, как он улетает, этот орел. Его глаза смотрят на орла, как сегодня смотрели в темноте на увеличивающуюся щель в двери, как на проходящие близко-близко вагоны, на эту степь, его глаза все это видят впервые, а душа не успевает отозваться, не успевает прочувствовать и пожалеть, удивиться или разгневаться. Так много впечатлений за эти несколько дней и ночей. Так много…

— Не попал! Не попал! — совсем еще по-детски, со злостью кричит Гришка и, перепрыгивая через промоины, бежит на дорогу, дальше, дальше, внезапно резко останавливается, приседает, чуть ли не падая в грязь. Долго и старательно целится…

Васюха смотрит, склонив голову, открыв рот, смотрит удивленно, не понимая азарта, который испытывает сейчас Гришка, не ощущая охотничьей страсти, засевшей в человеке с давних времен. Смотрит и видит, как во второй раз откидывается Гришкино плечо, но теперь выстрел звякает тише, совсем как если в тазик ударить не молотком, а ложкой.

Орел резко переворачивается в воздухе, покачиваясь из стороны в сторону, улетает дальше и дальше от пасеки, превращаясь в обыкновенную ворону. Видимо, этот выстрел был точнее и сноп дроби прошел совсем рядом, прожужжал, как жужжит пчела, пролетая перед носом.

Теперь птица в безопасности. Теперь Гришка не догонит ее…

А Гришка, размахивая руками, все еще бежал и бежал вдаль, проваливаясь по самые голенища во вспаханную, напоенную водой степь, поминутно переламывая ружье, паля вверх просто так, наобум.

«Теперь придет мрачный и злой, — подумал Васюха и переступил порог будки, переступил, но не стал в Гришкин след, а рядом. Пошел к собачьей будке, присел. — Ругаться будет. И драться».

Альфа смотрела на Васюху испуганно и подобострастно. Взглядом просила есть. Стучала в глубине будки по дереву хвостом. Васюха пошарил по карманам. Ничего не было.

Гришка шел назад тяжело. Вытаскивал из перепаханного чернозема сапоги, спотыкался и проваливался до самых колен. Оттого, что идти было тяжело, оттого, что он опять, во второй раз за это лето, не попал в орла, и теперь он наверняка больше не прилетит сюда, а бегать за ним по степи — смешить людей! — Гришку просто-таки трясло от злости. Да еще эта лиса! Ведь тоже бил буквально метров с семидесяти. Бил, правда, дробью, но крупной, можно сказать, почти жаканом, их там было в патроне штук пять дробин! Так почему же? Почему не попал?! Палыч обещал свести с одним мужиком, который научит, как делать чучела. Эх, если б можно было найти эту нору!..