Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Здесь мысли Гришки делали резкий разворот, и он начинал фантазировать. Значит, так… Лису забить и сделать чучело, лисят забрать, поить молоком, растить… Это все можно было пока сделать, посадив их в клетку из-под кроликов. Куда кроликов? Забить кроликов немедленно! Возни с этими кроликами! Да еще кто-то вредительством занимается — выпускает их по ночам. Он знает кто. Есть там один грамотей на соседней улице! Так что с кроликами покончить, и немедленно! Забить, мясо продать, шкурки пока оставить. До зимы, когда цена на них поднимется… Значит, вырастить пятерых лисят, к следующей зиме забить, шкурки сдать и купить магнитофон. Потому что отец никогда его не купит. Жмот. Деньги у него есть! Есть. Прошлым летом вон сколько меда накачали. Мать почти всю зиму не вылезала с базара… Ни копейки не дал:

— Ставишь капканы? Ну и ставь! Лови сусликов, сдавай шкурки — купишь магнитофон. Я вот когда хотел купить после войны баян, то…

И тут отец начинает нести свою чепуху про то, что он делал после войны и как заработал на баян, который хотел купить…

Гришка со злостью стал счищать грязь с сапог, выйдя на дорогу… Попробовал бы он теперь… Шкурка суслика стоит три рубля, магнитофон — триста семьдесят пять. А если со стереофоническими колонками — почти четыреста, не говоря уж о заграничных! Получается сто с лишним шкурок, если посчитать… Загребешься дым глотать! Сто шкурок! Тут и сусликов вокруг столько в помине нет! Эх, если бы найти какую-нибудь волчицу. С волчатами. Эх! За каждого волка, будь то взрослый или волчонок, по закону полагается пятьдесят рублей! Вот черт! Палыч сказал, что один мужик на хуторах нашел семью из волчицы и десяти волчат! Пятьсот пятьдесят рублей! Хватило бы и на колонки, и на пленки. А если бы добавить семьдесят пять, которые он уже собрал, хватило бы на мопед. Если полазить по посадкам внимательнее — можно было бы и здесь где-нибудь найти. Хотя… Черта с два тут найдешь! Если вон даже лису не нашел! Может быть, и пристрелил, так нору не нашел.

Охотник! В орла с двух стволов во второй раз не попал! Может быть, что-то с ружьем? Гришка от неожиданности даже остановился и внимательно осмотрел у ружья приклад, глянул в ствол, потрогал затвор и цевье. А подходя ближе к пасеке, еще издали заорал на Васюху, стоявшего в проеме:

— Ну чего ж ты выставился там, ненаглядный?! Что — примус так и не разжег?! За водичкой не сходил?! Пшено не промыл?! Картошечки не начистил?! Думаешь, мамочка приедет сюда, чтобы тебя кормить, ненаглядного?! Да?! Думаешь, приедет, да?!

Васюха стоял, не говоря ни слова. Он знал, что в эти секунды Гришке лучше не перечить. Схлопочешь.

Гришка с размаху кинул ружье на кровать, вертанулся от злости на месте, растерянно, не зная, на чем сорваться, шаркнул ошалелым взглядом по Васюхе, прижавшемуся к косяку, потом как-то сразу, вмиг, увидел на земле кружку и так подфутболил ее, с таким удовольствием, что она, взлетев, исчезла в посадке бесшумно. Далеко улетела.

— Что же ты стоишь, цаца?! — повернулся Гришка к Васюхе.

Ясно, что теперь эту кружку искать неделю… Травы по пояс.

— Кружка перед тобой в грязи, напиться небось хочется, а ты стоишь, ходишь через нее, спотыкаешься, а поднять нельзя? Нельзя? Что молчишь, цаца?! — Гришка вдруг сделал резкий выпад и ударил слева братца по уху. Несильно ударил, но чувствительно.

Васюха заревел. Сразу, подготовленно. Это был испытанный метод. После него Гришка, как правило, брата не бил, только рвал и метал, ругался, как папка. Но не трогал. А если повести себя неправильно, к примеру, спросить, почему же сам Гришка ходил, переступал через кружку, спотыкался и не поднял, будет такое продолжение, что не обрадуешься.

— На! — выкинул из будки ведро Гришка. — Чеши за водой в балку! И неси полное, нечего по половинке таскать!

— Мамка сказала, мне нужно по половинке…

— Чего-о-о? Что ты там вякнул, я не расслышал?

Гришка стал вытаскивать из будки одеяла, подушки, одежду для просушки, раскладывал на крышках ульев.

Скоро Васюха тащил по дороге вдоль посадки полное ведро, расплескивая воду себе на штанины, думая, какое будет у Гришки лицо, когда увидит! И не то что дома, от колодца с перекрестка, а в гору, по грязюке. Полнехонькое. Замаявшись, на половине пути он поставил ведро и огляделся.

Из-за перепаханного до горизонта поля поднималось солнце. Белый туман стелился над черной землей. Рыжее солнце, огромный шар, катилось сюда, к нему, по дороге вдоль лесопосадки. Васюха, худющий и тощий, в Гришкином старом пальто и Гришкиных сапогах и фуражке (так и донашивать ему обноски за старшим), все это видел в первый раз. Он впервые оказался один на один с солнцем. Рядом не было мамки, которой можно было задать вопрос или попросить защиты, поделиться открытием. Один. И перед ним бескрайняя степь. И солнце над ней, жаркое, большое. Васюха не мог объяснить словами, что это вдруг с ним стало, но чувствовал, понимал, что именно в эти мгновения испытывал что-то, что мамка назвала бы каким-нибудь словом, но мамки не было и не было слова, и оставалось только смотреть на черное, жирное поле и маленькую зелененькую птичку над ним, на шелестящую стрекозу, вылетевшую из-за головы и повисшую перед самым носом, с шарами-глазами, заглядывающими в Васюху: «Эй! Ты кто такой! А?» — и весело взмывшей и исчезнувшей как призрак.

Васюха стоял, смотрел, слушал тишину, прорезаемую далеким грохотом и гулом земли… Все шесть лет, что он родился, в карьерах рвут мел для цементного завода. И это так же привычно ему слышать, как визг и вой истребителя, заходящего на посадку на аэродром в Н-ске, что под Райцентром. Он еще не знает, что не так давно не было этого белого налета на листиках и траве и не было этого воя красиво летящего по небу железа. Не знает еще этого Васюха… Он впервые в жизни вот так, один на один с солнцем, он совсем недавно пришел, чтобы взглянуть на солнце, а потом уйдет, безвозвратно уйдет, а солнце останется… И будет эта степь, и дорога на ней, и другой мальчик, может быть, здесь или в ином месте Земли так же будет смотреть на солнце, ошеломленный тихим восторгом красоты и единства всего сущего. Что это — куда я пришел?

Васюха закрыл глаза и стоял так. Худющий, слабый, беспомощный, стоял долго, так долго, что даже забыл, где он, и увидел себя стрекозой, взмывающей над черной, жирной, перепаханной стерней, увидел, как стрекоза поднимается выше, выше и вот уже совсем близко подлетает к той птице, в которую стрелял сегодня Гришка, птица эта, почему-то с головой мамки, качает ему головой, мол, ай-яй-яй, Васюха, как ты высоко забрался! Как бы тебе не упасть! «Не-а! — отвечает Васюха. — Не упаду, потому что я — стрекоза!»

И летит себе Васюха над посадкой и железной дорогой, над зелененькой птичкой и большой птицей, летит Васюха к солнцу… С раскрытыми ладошками. Ему хорошо. От доброты и мудрости мира. Внезапно послышался за спиной треск. Он оглянулся. Никого и ничего не было. Но не было уже и его фантазии.