Анна Бру - Панк-хроники советских времен

На полках семейных шкафов Символиста не было чистых стаканов. Меня попросили, как женщину и партнёра по преступлению в команде «нон-комформистов», вымыть три стакана. Раковина выглядела ужасно. Пустые банки пахли рыбой. Степан остановил меня, сказав, что мы должны пить из грязных стаканов, как настоящие «панки».

— Тебе не нужно ничего мыть, девочка, — сказал он мне, улыбаясь. — Равенство мужчин и женщин — это первый шаг к демократии.

Мне понравилось его заявление. Я с готовностью согласилась не мыть стаканов.

Символист тонко нарезал «отдельную» колбасу, чёрный хлеб и даже посыпал закуску петрушкой. Он сказал, что колбаса не так стара, как выглядет, возможно она приобрела зеленоватый оттенок от петрушки. Он также сказал, что портвейн достаточно ядовит и убьет всё что нужно, включая самые жуткие бактерии. И, возможно, нас, если мы проявим слабость.

Заметив мое недоверие, он сказал, поднося бутылку к свету:

— Посмотри! Фиолетовый!

Затем он снова выкатил свои глаза из орбит:

— Чума!

Затем он разлил портвейн по трем стаканам.

В следующее мгновение мы слушали музыку так громко, как только позволяла ручка проигрывателя. Бессмертную «Фиолетовую дымку» Джимми Хендрикса. Тогда я думала, что Хендрикс, без всякого сомнения, гений. Я не могла полностью объяснить, почему. В то время он был еще жив. Англия первая признала его гений, без лишних разговоров.

В этот момент Степан сказал, что у Символиста есть живопись, которую я должна увидеть. Хотите — верьте, хотите — нет, но она принадлежала Галке, сестре Символиста, она её прятала, как антисоветскую.

— Она взяла картину, чтобы продать каким-то иностранцам, — сказал Символист. — Ну, я подумал, почему бы нет?

Мать Символиста, по рассказам Степана, вызвала скорую помощь, когда увидела картину сына. Его сестра была дома. Когда она поняла, что за её братом едет скорая помощь, она выбросила картину из окна в кусты. Картина упала с седьмого этажа, пережив удар об асфальтированную дорожку под окнами благодаря солидной резной раме. Когда картина упала, рама сломалась, и осколки стекла полетели в компанию советских работяг, игравших на дворовом столике в домино. Они были так пьяны, что не заметили, как их поразил шедевр Символиста. Галка быстро сбежала вниз по лестнице, перепрыгивая через три-четыре ступеньки в своих суконных тапочках, боясь, что кто-нибудь из рабочих поднимет ее и понесёт в милицейский участок. Картина была успешно сохранена ею, а позже была таки продана иностранцу во время переворота 1992 года. Она всегда верила, что ее брат может стать советским панк-артистом, поскольку он был достаточно сумасшедшим для этого жанра, а также имел антигосудрственные настроения. Цена, за которую она продала картину, никому неизвестна. Символист был уже мертв, когда картину купил американский бизнесмен из Оклахомы. Сестра Символиста уехала в 1994 году в Турцию в качестве туриста и пропала. Название картины было «Правда».

ОТСТУПЛЕНИЕ.

Однажды Символист спросил меня, если бы у меня была возможность выехать из СССР, что бы я сделала?

Тогда в СССР не было иммиграционных законов, кроме как для евреев. Они могли подать законное заявление на выезд на родину, что называлась репатриация, и получить визу в Израиль. Это не означало, что каждого из них выпустят, но, по крайней мере, был шанс попытаться покинуть СССР. Некоторым везло.

Что касается остального народа — никто даже не мог думать, чтобы эмигрировать. Только два объяснения существовали для этого неприемлемого желания. Или вы психически больны или являетесь врагом государства. Как вообще можно желать покинуть такую великую страну, очевидное царство братства!

Для тотального контроля миграции населения и прекращения передвижения людей с места на место была придумана «прописка» — штамп в паспорте с постоянным адресом. Милиция имеет право арестовать вас, если у вас нет паспорта (как “Auswice” в Германии во время нацизма) и может держать вас в тюрьме до тех пор, пока не установит, кто вы такой. Следующий вопрос обычно звучал так: “Какого хрена вы оказались в Таллине или в Кишиневе, если вы прописаны в Москве или в Подольске?

Знаменитое пролетарское выражение «кто не работает — тот не ест» также использовалось для контроля миграции населения. Место работы помогало контролировать передвижение. Так, если вы не предъявите справку от работодателя, что вы трудоустроены в настоящее время, вы также можете оказаться в тюрьме или в психушке. По Советскому трудовому законодательству, если вы не работаете более шести месяцев, вы преступник. Неважно, что рабы в советских лагерях работали чертовски тяжело, но все равно они не ели. Как ни крути, какая же это справедливость? В какой-то момент моего друга, диссидента Александра Шатравку, начали кормить маслом и молоком в течение целого месяца, прежде чем его выпустили из тюрьмы, чтобы он не выглядел таким изможденным перед иностранными журналистами.

После того, как Степан выпил залпом стакан фиоле-того портвейна, он прочел «Гамлета» в переводе русско-советского поэта Бориса Пастернака, известного в Америке своей книгой, а затем фильмом» «Доктор Живаго».

«Проглило что-то в датском королевстве!» Это было определенно своевременно. Затем он продекламировал дореволюционный перевод Рембо на русский язык. Тогда я еще не знала, кто такой Рембо. Степан сказал мне, что он французский поэт-символист, и строки, которые он читал, были из его стихотворения «Бродяги». Я недавно перечитала её, переведенную на английский язык Луизой Варезе с французского. Это звучит примерно так:

«Жалкий братец! Какими ужасными ночами я обязан тебе! Я не был пылким. Я играл твоей немощью. По моей вине мы все теперь должны вернуться в изгнание и в рабство».

Затем Буба-Символист с фиолетовым от портвейна усами продекламировал раннее футуристическое стихотворение русско-советского «поэта революции» Владимира Маяковского, которое мне понравилось. Стихи Маяковского резко отличались от всех других. Маяковский не боялся употреблять грубый русский сленг, на котором люди действительно говорили большую часть времени. Он воспринял революцию, как новое начало в искусстве, а не в политике. Для него важнее было то, что революция была не только обещанием социальной справедливости, но и возможностью для рождения новых форм и жанров в искустве. Он был настоящим новатором в поэзии. Кажущаяся вульгарность нисколько не унизила его поэзии, а даже наоборот — добавила стихам вес и оригинальность.

Символист прочитал:

— Я тут же смазал карту будня, плеснувши краску из стакана.

Я показал на блюде студня косые скулы океана.

Потом они спорили о Сартре, о котором я слышала, но понятия не имела, как интерпретировать сюрреализм или абсурдизм. Сюрреалистический мир СССР смешивался с эфемерной реальностью и был взаимозаменяем в повседневной жизни. Абсурд всегда присутствовал в русской и советской культуре. Гоголь, Хармс, Шемякин, Булгаков. Это когда реальное становится нереальным, а нереальное вдруг становится реальностью.