Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Большую часть времени я держала рот на замке — слушала этих двух семнадцатилетних подпольных интеллектуалов.

— Теперь твоя очередь, — они оба вдруг посмотрели на меня.

Я должна была что-то делать. Выхода не было! Я встала на стул в кухне и начала декламировать эскимосскую народную сказку о надежде.

«Я поистине самый лучший охотник на оленей — там, на равнине, где лежат валуны. Каждый день я прихожу сюда, и стреляю своими стрелами, туда на равнину, где лежат валуны. Руки у меня слабые, как лапки пуночки, но я все равно прихожу и стреляю своими стрелами туда на равнину, где лежат валуны. Потому что однажды один из этих валунов превратится в оленя, и тогда я стану поистине великим охотником — там, на равнине, где лежат валуны».

Они выглядели озадаченными. Степан сказал:

— Ну, ладно, хоре. Давай, старуха читай свои стихи, я знаю, что ты пишешь.

Я отважилась и прочитала два коротких стихотворения. Одно называлось «В утробе»:

Другое было без названия:

Когда они кончили хлопать, я им сказала, что в ночи никто никогда не узнает, что мы погрязли в свободомыслии, если мы будем держать наши языки за зубами. Мы сохраним нашу тайну перед лицом нового дня и даже перед лицом смерти. Мы будем использовать все мистические и сверхъестественные силы, открытые нам нашим коллективным стремлением к самовыражению, чтобы поддержать все одинокие и побеждённые души. Завтра мы покажемся всем такими же, как всегда, но мы уже будем не те, что были, мы трансформируемся из подросткого состояния во взрослое.

— Клянитесь, сволочи, что будете молчать!

Они поклялись. Потом я подняла свой бокал и сказала:

— «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье!»

Степан и Символист переглянулись и потом три раза подряд прошептали в унисон:

— Гип-гип ура!

В этот самый момент, к моему собственному удивлению, меня вырвало, но я умудрилась поймать свою собственную рвоту в целофановый пакет, который быстро схватила со стола. Я увидела, как глаза Символиста вылезли из орбит. Он смотрел на меня с нескрываемым восхищением и сказал:

— Ну, ты даёшь!

В конце концов, я заслужила достаточно доверия от своих новых родственных душ. Наконец Символист показал мне свою картину, названную «Правда». Он вытащил картину из-под дивана сестры. Картина была пыльной, приблизительно 60 X 30 см. Фон был яркого фиолетого цвета, покрытый линиями из цифр 7 написанных черной гуашью тонкой кистью, линия за линией в горизонтальном узоре колючей проволоки. В левом пустом углу было черное пространство с ярко-жёлтым серпом и молотом. За колючей проволокой зеленое деформированное лицо, из носа котрого текла красная гуашь — кровь. Рот был закрыт полоской с напечатанным и вырезанным из газеты словом «Правда».

— Статья № 190.1, «антисоветская пропаганда и клевета», что является страшным преступлением в СССР, хуже чем убийство, — прокомментировал Символист.

Мой новый знакомый легко мог получить 10–20 лет лагеря без возможности условно-досрочного освобождения. Или, в его случае, пожизненного заключения в психиатрической больнице тюремного типа. Примерами были «Черняховская» спецбольница, или «Днепропетровская» спецбольница, где диссиденты были заперты в течение многих лет без какой-либо причины и лишены основных прав человека на общение и право на апелляцию. Будучи психически больными, они подвергались экспериментам с новыми препаратами, вводимыми как «депо», применяемыми в качестве лекарства от «антисоветизма». Они подвергались физическому и психологическому насилию со стороны так называемых «медицинских работников», которые имели беспредельную власть над своими пациентами и не несли ни за что никакой ответственности.

Первая делегация международных психиатров, посетившая Советский Союз в семидесятые годы, сделала запрос посетить Днепропетровскую Спецбольницу. Советы подписали соглашение в Хельсинки по защите прав человека в мире, чтобы получить международное признание и престиж. Их визит в Днепропетровскую спецболницу был непредвиденной случайностью. СССР недооценивал знания международных специалистов по правам человека. Сначала советские власти впустили их и показали несколько образцовых психиатрических учреждений, которые были «специально подготовлены». Также как американские дома для престарелых во время посещения государственными комиссиями. Совершенно неожиданно делегация потребовала показать им именно Днепропетровскую больницу. Советские власти не могли отклонить их просьбу. Это могло выглядеть не хорошо на международной арене. Быстро, как только могли, власти попытались что-то сделать, чтобы улучшить впечатление. Но, как гласит русская пословица — «поспешишь — людей насмешишь».

Члены делегации, врачи — психиатры, подтвердили, что многие пациенты вовсе не были душевнобольными.

Итак, картина Символиста под названием «Правда» стала для меня реальностью. Символист заметил моё удивление и спросил:

— Сильно?

Я согласилась, что идея картины была «сильной». “Но последствия этого вида искусства могли бы быть еще более сильными, думала я. Он заявил, что сделает это в стиле плаката, как это делал Маяковский со своими «окнами роста». Затем он спросил, не напишу ли я под этой картиной короткое стихотворение. В этот момент вмешался Степан, так как понял, что я не ожидала, такой открытой и гротескной «антисоветчины». Я была, откровенно говоря, очарована происходящим и одновременно напугана. Он взял меня за руку и сказал:

— Нам пора.

Когда мы уходили, они обменялись пластинками. Степан взял у Символиста пластинку “Led Zeppelin”, спрятал её под пальто. Прежде чем исчезнуть в ночи, он хлопнул Символиста по плечу:

— «Рукописи не горят». Пока, приятель!

Мы вышли из здания. Это был первый и последний раз, когда я видела Символиста.

Я уже собралась идти домой, но Степан сказал:

— Давай навестим еще одного моего знакомого под кличкой Оккультист.

Мне было сделано предложение, от которого я не могла отказаться. Мои горизонты продолжали быстро расширяться. Казалось, что я достигла 3-й космической скорости. Я был уверена, что к этому времени я уже была вне досягаемости любых гравитационных сил. Я была на пути к достижению скорости света. По законам физики, как мы знаем их сейчас, я должна была перейти в безмассовое состояние, стать фотоном, чтобы достичь скорости света, что логически было бы равносильно смерти, но меня это не волновало. Ясно, что тогда я не видела дороги назад из захватывающего меня «подземного царства», в которое я только что вошла на свой страх и риск.