Ян Козак - Белый жеребец

— Боже мой, зачем я, собственно, здесь, — всхлипнула она. — Я не хотела, меня послали! Сюда, в этот проклятый край, в эту ледяную пустыню. Я думала, что напишу здесь какой-нибудь репортаж, раз уж это им так нужно. Раз они так хотят… а заодно достану какой-нибудь мех. Но этого я не вынесу. Это сверх моих сил.

— Наташа! — окликнул ее Буров, который тоже подошел к ней.

— Будьте разумны, возьмите себя в руки, — уговаривал ее Володя.

«Да она к тому же еще и истеричка, — подумал он. — Только этого нам недоставало».

— Наташа, — продолжал он. — Самое большее через час мы будем у реки. Час — это самое большее.

— Мне все осточертело. Здесь… здесь просто невозможно жить. Такой жуткий холод! У меня такое ощущение, словно меня закрыли в холодильник. Господи, не станете же вы говорить мне, что…

— Прекратите, — приказал ей Володя тихим, бесцветным голосом. — Ну что вы так распускаетесь, черт побери? Еще вчера вы говорили, что вам здесь нравится. А ведь люди на таком морозе работают. Возьмите себя в руки, Наташа.

Нюргун и Буров беспомощно смотрели на нее.

— Это не люди, это животные, — шептала она. — Боже мой, да разве человек может переносить такую жизнь? Ледяной капкан… Ведь сюда ссылали на каторгу… — Ее трясло как в лихорадке, она прерывисто дышала, уголки губ опустились. — Животные, — снова прошептала она. Ее лицо искривилось.

Володя недоумевающе взглянул на Наташу.

Не ошибся ли он? Нет, она произнесла эти слова — об этом говорит и ее лицо, выражающее злобу и презрение. У него участилось дыхание, сердце забилось сильнее. Он вдруг вспомнил то, что она говорила еще вчера, еще сегодня, в машине, — и его охватило чувство отвращения. Ему захотелось ударить ее.

— На вашем месте я никогда больше не произнес бы ничего подобного, — резко сказал он. — Придержите язык и не болтайте глупостей.

У нее на глаза навернулись слезы.

Володя не переносил у женщин слез злости. Он снова вспомнил вчерашний вечер: она говорила, что завидует здешним людям, их мужественной жизни, тому, что они живут по-настоящему, в полную силу. Ведь она говорила все это… Какая мерзость!

Но к злости, переполнявшей Володю, примешивалось чувство стыда. Стыда за нее. Временами — а это случалось с ним, когда ему доводилось стать свидетелем чего-то неприличного, — он словно был не в своей тарелке, будто некрасивый поступок совершил он сам.

— Она не в себе, это шок, — озабоченно произнес Буров, схватил Наташу за плечи и так сжал их, что она вскрикнула от боли. — Наташа! — Он стал трясти ее.

— Перестаньте, — сказала она. Лицо ее дышало таким холодом, что он казался ощутимым — Володя чувствовал его и на этом ужасном морозе.

— Возьмите себя в руки, напрягитесь еще немного, — снова начал Буров. — Еще какой-нибудь час — и мы на месте.

Наташа молчала, скривившись.

— Ну, пошли, — сказал Володя и обратился к Наташе: — В конце концов, вам не остается ничего другого. Надо идти, если не хотите замерзнуть тут.

Они еще почти два часа тащились по тайге, а когда наконец добрели до реки, солнце уже село. На самом краю горизонта еще дрожал последний отсвет вечера, но вокруг уже густела тень. Засияли первые крупные зерна звезд. Мороз усилился.

Почти весь остаток пути они прошли молча. А придя к реке, на берегу, у самого края залива, в который впадала речушка, разложили костер и вскипятили чай. Наташа сидела у огня — в шубе, закутавшись в медвежью шкуру, — а они заготавливали топливо. Обычно машины ходили по реке часто, но случалось, что дорога была пустынной три-четыре дня. Они знали, что, если не вернутся на стройку сегодня, завтра утром из управления пошлют на их поиски другую машину. Так что они пробудут здесь в худшем случае только эту ночь. Для верности рядом с весело потрескивающим костром они приготовили еще одну поленницу. Володя уже много раз спал так — между двумя кострами, на подстилке из подсушенной хвои и травы.

Когда Наташа, держа горячую кружку чая, поняла, для чего они устилают пространство около костра нарубленными сухими ветками и хвоей, ее опять стала бить дрожь.

— Не бойтесь, — сказал Володя. — Холодно вам не будет. Закутайтесь в медвежью шкуру — и вы совсем недурно выспитесь. Хотя я и допускаю, что это будет не слишком удобная постель — не гостиница.

Она промолчала, медленно прихлебывая чай, в который Буров влил несколько капель водки: оставшееся содержимое бутылки они решили на всякий случай придержать про запас.

Нюргун тем временем притащил валявшуюся на каменистом берегу залива шину, удобно, словно в кресло, уселся на ней и принялся потрошить и ощипывать рябчиков.

Они снова наполнили чайник снегом и подвесили над огнем.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал Володя. — Хорошо, что ты подстрелил рябчиков. Может, кто хочет баранины? Я открою банку.

— Нет, — сказал Буров, бросив взгляд на Наташу. — Разумеется, рябчики лучше.

В этот момент на другом берегу речки в зарослях послышался шорох, и тотчас же на молочно-сером пространстве залива, освещенном лунным светом, показался невысокий косматый зверь. Он оглядывался по сторонам, но не успел Буров, который ближе всех сидел к ружью Володи, подняться с места, как зверь, мягко прыгая, исчез.

— Что это за животное? — прошептала Наташа.

— Росомаха, — ответил Володя. — Вонючка, лохматая скотина, которая пугает всех охотников, где только ни появится. Росомаха разрывает на части и съедает с шерстью пушного зверя, попавшего в капкан. Она жутко прожорлива, и когда голодна, то может слопать даже сеть, пахнущую рыбой. Крадет добычу у других зверей. Как-то раз я сам видел, как три волка загнали оленя. Но стоило появиться росомахе — и волки отступили. Они легли в сторонке и, высунув языки, ждали, когда росомаха насытится. Но этот пакостный зверь портит остаток добычи, своей или украденной, обрызгав его вонючим секретом, чтобы никто не тронул. Как бы дает понять, что это его добыча.

Володя произнес эти слова с особым выражением. Буров и Нюргун молча смотрели на него, и Володя вдруг подумал, что может охарактеризовать росомаху и как самого отважного и самого упорного зверя из всех, которых знает. Независимый бродяга, совсем небольшой, но может одолеть и медведя, если прыгнет сверху, с дерева, ему на спину и перегрызет вены. За эти качества якуты называют его богатырем Севера.

Наташа молчала. Она только еще больше съежилась и придвинулась ближе к огню. Пламя освещало ее лицо. Губы у нее были плотно сжаты.

Когда они вскипятили чайник уже в третий раз, а Нюргун насаживал рябчиков на вертел, где-то вдалеке раздалось очень слабое покашливание. Оно все сильнее раздавалось в чистом морозном воздухе, и вскоре в нем можно было узнать звук мотора.