Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Там есть один кадр — героя спрашивают в сайгонском военном госпитале, как его имя и он отвечает:

— Mikolaytchyck.

— Mikolaytchyck? What, s kind of name — Мikolaytchyck?

— It, s AMERICAN name.

Так он отвечает — белоглазый красавец Кристофер Уолкер… Делаверский украинец, прошедший плен и пытки крысами, видевший деревни, сожженные напалмом… Там — трое друзей. Один стал калекой, другой умер, третий вернулся на Делавер живым и здоровым… Но выстрелить в оленя этот человек больше не может. Он возненавидел войну. Войну, но не Родину, которая его туда укатала. В конце фильма, выжившие ребята сидят, выпивают и поют: « Благослови Америку, господи…» — по-английски.

Когда-нибудь так станет и в России — кто-то скажет про непривычно звучащее имя:

— Это — РУССКОЕ имя.

И люди не удивятся… братство и прощение — иных вариантов — не предвидится….

Река Делавер…

— Река Делавер! Это уже полная фантастика!

На этот раз Ирка меня даже пожалела, одолжила двадцатку до пятницы, ни в чем обвиняла и только сокрушенно качала головой.

— Не знаю, что с тобой творится… правда бесы какие-то. Ну что ж с тобой делать то?

— Знаешь, Ирка, давай смотреть правде в глаза: Я — женщина немолодая…

— Это ты-то?

— Не перебивай! Немолодая, некрасивая, с ребенком на руках и… в доску бедная. ЗНАЧИТ НЕМОЛОДАЯ, НЕКРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ГРЕБАНОГО КВИНСА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ — ТО ЕСТЬ ПРЕДМЕТ — НА ХРЕН НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ…

— Перестань сейчас же глупости говорить!

— Не перебивай! В общем, единственный мой шанс найти кого-нибудь — это стать знаменитой. Моложе красивее и богаче — мне точно не стать, а знаменитой — могу. Для этого мне надо выйти из художниц и стать поэтессой. Буду выходить на сцену — читать стихи.

— Зачем стихи? Песенки свои пой. Они чудные! Ведь говорят же, что ты «Галич в юбке» и «поющая Цветаева».

Песенки я действительно сочиняла с 15-ти лет и пела друзьям на кухне.

— Песенки — забудь. И Цветаеву с Галичем. Особенно Цветаева — на редкость удачный пример для подражания. И конец у нее прямо голливудский! Нет, в Цветаеву я играть не буду, я должна стать не «Наш Галич» и не «Наша Цветаева», а «Наша Ахматова» — вот кем я должна стать! И тогда мне достанутся в конце жизни «Наши ахматовские сироты, Наша оксфордская степень и Наша законная могилка в Комарово», а не «Наша петля в Елабуге».

— Но ты ж Ахматову не любишь.

— Стихи ее я не люблю. И личность ее мне предельно не близка, но что-то важное она сделала. Вот наступил этот Двадцатый съезд — и людям вроде как разрешили снова в чего-нибудь верить. Ну, в чего-нибудь, или кого-нибудь, кроме Пушкина. Они оглянулись вокруг — а нет никого, и верить то не в кого. А тут Бродский, Найман, Бобышев и Рейн обнаружили на чердаке Ахматову — потемневшую икону — оставшуюся от ТЕХ, в кого можно было верить. Вытащили ее на свет божий и стало ясно, что икона — чистая, ничем не засранная и есть хоть что-то на что можно молиться. Так потихоньку народ и начал в себя приходить…

— Так ты хочешь стать не просто знаменитостью, ты иконой хочешь стать?

— Причем тут икона, я тебе просто объясняю свое отношение к Ахматовой. И стишки тут совершенно не важны. Песни мои — хорошие и, по-моему, даже лучше, чем ахматовские стишки. Но я их петь не буду. Я буду как раз стишки зачитывать — они у меня в основном плохие, но это не важно. Я просто должна ЕЕ сыграть. Как хорошая актриса.

Для осуществления моего замысла, мы с Иркой отправились в мастерскую Комара и Меламеда на поэтический вечер. Вечером руководил крупный розовый мужчина в очках — доктор Андрюша. Андрюша сам был поэтом и читал смешные стихи — про натюрморт, сделанный из внутренних органов человека. Мне он понравился и стихи его тоже. Поняв, что он самый тут главный, я подошла к нему в перерыве:

— Андрюша, можно я тоже буду поэтессой? Понимаете, я развелась и мне нужен какой-нибудь любовник. Я хочу выходить на сцену и читать стихи, чтобы сразу много мужчин меня увидели…

— А вам не лучше в таком случае куда-нибудь в топлесс, например?

— Нет. Не лучше. Потому что я — толстая, без чувства ритма и вообще от физкультуры освобождена с первого класса.

— Даже не знаю, что сказать…. С первого класса — да это серьезный аргумент… А стихи у вас есть?

— Стихи — плохие. Есть хорошие песни, но это неважно. Давайте я лучше плохие стихи прочту.

Как- то я его уболтала и он позволил мне выйти на сцену. Я вышла на сцену и объявила:

БОРЬБА С БУДДИЗМОМ

Дальше я начала читать:

Если ты полюбишь Будду

Я тебе давать не буду!

Тут все сразу засмеялись, и мне стало легше. Дальше я уже без запинки прочла всю поэму:

Сколько время?

Два яврея.

Третий жид —

По веревочке бежит.

Бежит себе шатается,

Спрашивает дорогу:

Вы не скажете, как пройти к китайцам?

Говорят, они сделали доброго Бога.

Заглянул он в лавку корейскую.

Стоит на пороге и плачет.

Обменяйте мне долю еврейскую

На что-нибудь послаще.

Я о многом просить не буду

Не хочу ни любви, ни удачи,

Дайте только круглого желтого Будду

И круглую сладкую дыню впридачу.

…Значит, ты от нас ушел?

У буддистов хорошо.

Там и сухо и светло,

Ходит дедушка По Ло

(Принял пегую кобылу

За гнедого жеребца…)

А ты его принял было

За Бога и Отца?

Значит, ты идешь в буддисты?

Там у них тепло и чисто.

Пахнет рисом и лапшой.

Просветленною душой.

Как тебе я замолвлю слово

За мой бедный народ пастуший?

И за нашего Бога — злого ?

И за наши темные души?

И за то, что не медом и мятой

Пахнут женщины и младенцы:

Кровью, семенем, жестким мясом

Да куда ж от этого деться?

Значит, ты идешь в японцы?

Ну, иди, иди, не бойся…

Бог желает тебе удачи.

Он поможет тебе дойти.

Ни буран, ни разъезд казачий

Твоего не прервут пути…

Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане,

У подножья восточных скал

И увидишь с дорожным мешком за плечами,

Бога, которого ты не искал.

Он встанет — усталый и спокойный.

(Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови)

и скажет:

Браток, ты просто меня не понял.

Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ…

Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась.

Не то что бы я особый враг буддизма — буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная — это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка — неразлучные брат с сестрой — оба они призваны вызвать возбуждение — там, где не от чего возбудиться, умиротворение — там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть — там, где не хватает любви, искусственную энергию — там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет — но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение — от чего то, что меня «всухую» возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит — то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть — знать что это — взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю — он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того — я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием — системой невмешательства, кроется — как и за любой формой нейтралитета — помощь врагу — в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения.