Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

— Я считаю, что самоубийство — самоубийству рознь. Одно дело, когда истеричная дамочка пьет горсть снотворных таблеток или режет себе вены оттого, что ее бросил очередной Гастон. Это грех, конешно. И вообще — минутная слабость, которой не стоит доверять. Но если это решение принимает в совершенно спокойном состоянии взрослый человек, просто уставший находится на этом свете и желающий отправиться куда-то в другое место? Вот я, например — я, верю в то, что после смерти мы едем куда-то дальше. И мне, Поля, очень тяжело ТУТ. У меня, в общем-то, почти кончились силы. Я прожила очень чудную, яркую жизнь, от меня останется много чего — и картины и песни, и ты — такая замечательная, но я — устала. И вот что я решила — ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ЛЕТ, когда тебе исполниться двадцать один — и ты уже будешь взрослая, я — покончу с собой. Я поеду в Россию, и это уж будет последняя проверка — вдруг я найду там любовь, и мне станет хорошо. Тогда я там и останусь. Но на самом деле — это нереально — жилья у меня там нет, все меня забыли и никому я там не нужна, как впрочем, и тут…

— Мне ты ОЧЕНЬ нужна!

— Так не сейчас же! Сказано — через пять лет. В общем, увидев, что я и там никому не нужна, я поеду на Кавказ, заберусь на какую-нибудь высокую гору и брошусь вниз. Это будет не страшно и не больно. Можно ведь мне так поступить, правда? Ты меня простишь, если я так сделаю?

— Я тебя понимаю, я тебя прощу, а мама?

— Вот насчет родителей, я все тоже продумала. Тебе придется для этого немножко изучить буддизм. Родителям наврем, что я ушла в буддийский монастырь. Как муж Наташи Козловой. И не хочу никого больше видеть. А ты будешь писать нашей маме письма от меня из этого монастыря! Всю жизнь, пока они не умрут от старости. Они никогда не должны узнать правду. Будешь?

— Буду.

— Значит ты согласна, что человек имеет на это право?

— Конешно согласна… слушай я пойду спать, ладно, а то у меня голова что-то разболелась.

Я тоже пошла спать. Это была пятница. Немножко еще успела подумать перед тем как уснуть:

…Какая у меня Поля все же неэмоциональная. «Голова разболелась…». Другая бы сказала: «Мамочка, не надо!». Да она и не зовет меня мамочкой, а только Юлей. Мамой и папой она зовет моих родителей. Моя сестра Лиза старше Поли только на два года — вот и выходит, что они вроде как сестры, а я — старшая сестра. Ну, в общем, кажется, все прошло нормально и можно будет через пять лет спокойно умереть. А уж пять-то лет — ерунда — это я вытерплю. Дотяну Полю до колледжа и даже до аспирантуры. А жить-то мне ясно, что больше незачем — я — «лузер» — неудачница во всем, и художник я никакой, и дизайнер хреновый и друзей у меня нет, и любовника нет — и все меня считают сумасшедшей, и мама меня больше не любит… и жить я тут больше не могу! Все — еще пять лет и конец…

Тут я и уснула. А утром выхожу на кухню — там, на столе лежит стольник и записка:

«Юля! Ты вчера что-то взгрустнула. Вот тебе сто долларов — пойди в „Самовар“ выпей, развейся. Или пойди, купи себе какой-нибудь подарок. А то у тебя плохое настроение. Поля».

Это была как раз вся ее зарплата за неделю.

И тут я поняла, что я никакой не «лузер» — потому что одну работу в своей жизни я кажется, уже выполнила и кажется, на пятерку. Какой же я после этого «лузер»? И как же я могу помирать — ведь ясно же — чем мне надо заниматься — мне надо растить каких-нибудь детей — надо идти в няньки или в гувернантки. Выращивать еще вот таких Полин. Совсем расхотелось помирать.

Конешно я представляла свою будущую воспитанницу — ангелоподобной русской девочкой, если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что это будет японский мальчик — и чудовищный хулиган к тому же, я бы сильно удивилась. Но мальчик свалился на мою голову несколько позже, и в эту книжку он не попадает.

А тогда я первым делом бросила пить. Поскольку от алкоголизма я была еще очень далека — это было сделать нетрудно. Простой трюк — ведь невозможно выпустить стакан из рук — отказаться от этого образа жизни — сидения в кабаке со стаканчиком в руке. Значит надо просто поменять содержимое этого стакана — ну как безникотиновые сигареты. Я перестала вливать в себя водку с апельсиновым соком или с кофейным ликером и стала пить красное вино с водой — две трети воды на одну треть вина. Это просто кислая вода розового цвета и с винным запахом. А все равно — сидишь себе в баре и элегантно тянешь что-то через трубочку.

В общем, в один день мое питье прекратилось, потом еще за недельку мозги прочистились и тут слева от меня все чаще и чаще начал возникать замечательный красавец — мужчина. Звали его Мочалка, и был он — вдовец.

ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ОЧЕНЬ,

ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ЗАНЯТОЙ ЧЕЛОВЕК!!!

Мочалка был добрый и прекрасный. Похож на моего американского мужа, из князей. И оба они смахивали на Керка Дугласа в кинофильме «Спартак». В общем, — настоящая мечта любой Бедной девушки.

Никто и никогда не мог меня лучше Мочалки рассмешить — он умел рассказывать удивительные истории. Кроме того, Мочалка был художником и рисовал очень красивые картины — красно-сине-золотые — огромные! Жил он прямо возле «Самовара» — все в той же «Адовой кухне», на углу Пятидесятой и Десятой в огромном доме в дешевой муниципальной квартире. Поскольку он был вдовец — я сразу взялась жалеть и ухаживать. Я варила борщ и делала салат. Конешно, я сразу возмечтала выйти за Мочалку замуж — и САМОЙ СЕБЕ я казалась — просто идеальной невестой.

Мы с ним по-настоящему подружились — гуляли по городу, слушали джаз. Он привел меня в крошечный подвальчик под названием «Смолс» — там прокатывали свои новые вещи все лучшие джазовые группы Нью-Йорка. Начинали они в одиннадцать вечера и играли чуть ли не до восьми утра. Иногда на сцене было пятнадцать человек, а в зале — трое! Все равно считалось — что там, в «Смолс» — эти трое слушателей — ТАКИЕ, что перед ними незападло играть весь вечер целому оркестру.

Мочалины родственники меня тоже полюбили. Я часто оставалась ночевать в его квартире после «Самовара», но просто как сестра — в другой комнате.

Время шло, но ничего между нами не происходило. Правда, мы целовались на улице, но как только входили в дом, Мочалка мрачнел, прекращал рассказывать истории и начинал молиться. Он был дико верующий! И меня уговаривал креститься. Говорил, что спать с женщиной он может только после женитьбы, а женится ему надо обязательно церковным браком.

Молитвы он читал в моем присутствии, чтобы Бог укрепил его, и он бы как-нибудь нечаянно меня — некрещеную и невенчанную — не трахнул. Сядет, бывало напротив — и молиться. А потом идет спать в свою комнату.