Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Особенно если учесть, что мама в ту пору уже была дважды номинирована на «Букера» и даже вышла в финал, и по-честному, получила из России тыщу баксов. Она, конешно, работая на складе комиссионного магазина, не особо поняла, чего такое случилось и откуда деньги, но все же какое —то смутное осознание себя не только в качестве кладовщицы, к ней постепенно стало возвращаться и, ясное дело, я ей казалась ничем другим, кроме как злостной саботажницей. И к моменту, когда Алешковский позвонил — она со мной уже пару месяцев не разговаривала. А ему — поверила! Простила меня. Сразу легше жить стало. И главное дети-то вышли хорошие.

А случай то с Алешковским вышел вовсе нехороший. Был его вечер в «Самоваре» — но сам он не пел, а только рассказывал, а когда надо петь, включал запись. Я знала, что его кассету записал Макаревич. Слушая это унылое правильное пение, я решила, что сам Макаревич и поет. Вот такое свое обычное, не хуже чем «Унтер-апельсины» — «недовложение мясного продукта». Как поет Юз — я несколько раз слышала. Да и пару раз и вместе пели в гостях. Он пел здорово. И вот в «Самоваре» я подошла к нему и сказала:

— Одного я не понимаю, как ты мог разрешить петь твои песни этому человеку, который никакого отношения не имеет ни к тебе, ни к этим песням, ни к их героям…

— Ты совсем, что ли ебнулась, старуха? Какой на хрен, человек?

— Макаревич. Это ж он поет?

— Это я пою! Какой на хрен Макаревич? Он запись делал. Я пою. Да, я первый раз в жизни пою — НОРМАЛЬНО. Трезвый, с НОРМАЛЬНЫМИ музыкантами. Стараюсь слушать музыку. НОРМАЛЬНО, в общем, пою. ПРОФЕССИОНАЛЬНО. Андрюша сделал наконец ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ запись. И я ему страшно благодарен.

От Юза конешно не убудет — найдутся люди, которые по-прежнему будут петь его НЕПРОФЕССИОНАЛЬНО.

Я же первая. Я не всегда пою свои — у меня есть еще две другие программы «Любимые песни» одна — про Любовь и войну, другая про Тюрьму и суму, там всегда «Окурочек» и «Лесбийская».

А тогда я, конешно, расстроилась — распереживалась, но он-то спьяну не особо прочувствовал, как я невпопад выступила.

В общем, КАК НЕ НАДО, я точно знала и мучила своих музыкантов.

В результате, кассету мы записали, но уж ни о каком романе, нечего было и мечтать — оба они сказали, что ни одна баба их отродясь так не дрочила, и без содрогания они смотреть на меня больше не могут.

При этом Игнатуша со своими пастухами и почтальонами все же врубился в то, что мы сделали, полюбил эти песни и признал, что все мы правильно сделали, а уж Слепак, так до сих пор и прибывает в твердой уверенности, что я — буйно помешанная.

А оба они пришли в мой дом, думая, что все это, ну такая форма ухаживанья (моего за ними!) — типа, пойдем ко мне, посидим, песни попоем. Вот они и пошли, потому что СОГЛАСНЫЕ БЫЛИ. А после этих песен, они уже были замученные мною, до такой степени, что ни на что уж не согласные! А может даже и не способные уже… от усталости.

Тем не менее, кассеты были, мы с Полей их тоже продали и спокойно себе заплатили рент. И на счета еще хватило. Я с тех пор всегда говорю, что русской поэзией в Нью-Йорк- городе можно заработать неплохие бабки — штуку за вечер. Ну не так чтобы очень, но все же… Не всем это конешно удается — в общем, то только мне и Бродскому, но смело можно сказать, что русский поэт — в Нью-Йорке — хлебная профессия.

Вот такой черный юмор. А жизнь продолжалась, и на следующий месяц пришел новый рент…

Но сейчас мы не будем о грустном.

Все равно моя жизнь с того дня переменилась. Выяснилось, что люди перевоспитываются в сущих ангелов — ужасно быстро. Они все согласились! С этой моей Русской идеей. И перевели меня из Городских сумасшедших — в Матушку-Пророчицу и в настоящую Нашу Ахматову.

Я стала тогда дальше всюду выступать — уже без Поли, которая отвалила в свою Онианту, но зато со Слепаком, или с какими-нибудь другими, достаточно случайными гитаристами. Триста человек уже не приходили, но приходило иногда человек сто пятьдесят.

Это очень много для такой Бедной Девушки, как я.

И для Русской идеи — тоже много.

Детей стали приводить. Я говорю:

— Вы что? У меня мат-перемат!

А они отвечают:

— Насчет мата — у тебя мания величия. Ну, есть пару раз. Ничего, пой, не обращай на детей внимания. Все равно никакого другого места, кроме твоих концертов, где дети могут учиться хорошему русскому языку — тут нету.

Вот так люди начали мне доверять, и уже не надо было им ничего рассказывать про измену и отречение, потому как никто отрекаться больше не хотел. Все теперь хотели Любви и России.

Любовь и Россию лучше всего было организовать в ресторане «Русский Самовар». Чем я и занялась.

«Самовар» место недешевое. Но мне по-прежнему хотелось именно туда. Так уж сложилось за годы работы в Гармент-дистрикте, что именно это было мое место. Когда-то была работа, были деньги на «Самовар», потом все изменилось, а кошачья привязанность к этому месту, и собачья, к идее этого места, остались. И в церковь я перестала ходить по субботам. Я научилась там — как исправить все внутри себя, вся злоба из меня улетучилась, а потом и мир вокруг немного получшал. И мне хотелось какой-то смеси церкви и кабака. Я все вспоминала этих стариков в синагоге с буквой «М», как они пьют лимонад с селедкой и поют:

Давайте все вместе, выпьем стаканчик винца!

Прямо там, в синагоге они так пели. За большим длинным столом. Молились и пели. И на свадьбах пели эту же. Тогда они вставали — много стариков — и пели изо всех сил — не хуже казачьего хора.

В общем, я решила как-то подтянуть к любимому «Самовару» свою новорожденную паству. Опять же Бедных девушек. Чтобы там, не отрываясь от стаканчика винца, продолжать свои проповеди. Для этого первым делом требовалось научить богатых и бедных осуществлять вот это самое ДВЕСТИ — ВМЕСТЕ!

Теперь уже на своих концертах я не рассказывала про абстрактную Русскую идею, а все больше про суп и бутерброды. Ну, о том, что бедные могут встречаться с богатыми в «Самоваре», но тогда не надо там брать суп или бифштекс. Потому что это неловко и неправильно что-то жевать, когда напротив сидит человек и ничего не жует. И нельзя ему протягивать свою тарелку, со словами:

— Хочешь супу отхлебнуть?

И не надо говорить:

— Пойдем, я тебя угощаю.

Потому что есть очень много людей, которые не хотят, чтобы их угощали.

По крайней мере, вот в такой форме.

Они тогда чувствуют себя «приживалами».

А Бедные девушки — «интересантками».

Об этом столько всего написано в русской литературе. И в нерусской тоже. Но никто не дает советов — чего делать- то? А я — знаю:

Бедному — вообще лучше всюду ходить с фляжечкой. И потихоньку из нее наливать.