Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

А в основном, неизвестные приборы, в которых что-то жужжало, трещало, вспыхивали лампочки, тянулись разноцветные проводочки…

Иногда мои мучители вдруг проявляли неуместную политкорректность. Поднося к моему лону очередное жужжащее чудовище, дизайном напоминавшее мужской детородный орган, толстый негр говорил:

— Если вам неудобно, чтобы это исследованье проводил мужчина, вы можете отказаться, и я позову ассистентку.

— Да чего уж там, валяйте.

Понятие «мужчина», мне к тому времени представлялось уже чем-то из другой жизни. Вообще мысль о том, что после того, как в этом месте побывают все эти рубанки, коловороты, радиопередатчики и карданные валы, словом, поработают все эти врачебных дел мастера — золотые руки, — мысль о том, что ТУДА еще когда-нибудь сможет войти кусочек живого человеческого хуя, постепенно уходила из моего сознания все дальше и дальше. Я даже как-то успокоилась — не придется больше никаких любовников искать, вот и хорошо. Все равно, я была на удивление неудачлива в этих поисках.

… — Главное достоинство нашего метода — то, что вы получите возможность снова жить Полноценной Половой Жизнью! У вас есть бойфренд, Джулия?

— Жить, чего? Чем?

— Вы получите возможность вернуться к Полноценной Половой Жизни! С нашим медицинским оборудованьем вы скоро станете здоровой и СМОЖЕТЕ ИМЕТЬ ДО 160-И ШЕСТИДЕСЯТИ ОРГАЗМОВ В ДЕНЬ, Джулия! Это — замечательно!

Потом — когда совсем вылечили — поздравили с возвращением ДЕВСТВЕННОСТИ.

Они там все улыбались эти врачи. Не американской дежурной улыбкой, а по-настоящему. И смеялись. И физиономии у них были счастливые.

Мне казалось, что я нахожусь среди сумасшедших. Или чудовищных циников.

Из меня день за днем выходила жизнь — так мне казалось, а эти ребята становились все веселей и веселей. Все эти шестнадцать докторей были молодые и красивые. Не вполне разноцветные — черных не было. Не попадают в аспирантуру самого дорогого госпиталя.

Индусы были… Самый красивый — кажется ирландец. Он больше всех веселился. Однажды я не выдержала, перестала плакать (я почти все время плакала — дома на кровати — полегше, а в госпитале — уж так плохо становилось, что терпеть невмочь), спрашиваю у него:

— Ну как ты можешь так веселиться, когда я вот тут плачу и умираю. Мне больно с утра до ночи и все органы у меня ни хрена не работают, и ходить я уж почти не могу и другие несчастные тут бродят как бледные тени. Что ты хохочешь все время?

А он говорит:

— Я смеюсь от радости. Вот тут, в этом отделении, мы вас всех вылечим. Ты через год будешь бегать — здоровая как огурчик. И все эти бледные тени тоже. Смеюсь от радости. А радуюсь — что еще чего-то научились лечить. Каждый день мы отсюда выпускаем ЗДОРОВЫХ.

Все равно он меня раздражал. И вообще я ему не верила. Это сейчас я понимаю, как он себя чувствовал — он каждый день подметал свой верный кусок мира. Даже если немножко подметешь, то уже такое счастье. Можно поднять голову, не орать ничего в небо попусту, а тихо сказать:

— Во. Видал?

А оттуда тебе ответят:

— Мы видали все на свете, кроме шила и гвоздя…

И все равно — радость.

Помимо того, что в меня засовывали всякие посторонние предметы, меня саму периодически клали в какую-то страшную трубу — полностью из Эдгара По. А на прощанье — положили в закрытую комнату, привинтили к чреву огромный ящик, похожий на шарманку и три дня дули из него радиацию — прямо -ТУДА! Входить в комнату никому не разрешалось. Радиация! Вставать — тоже нельзя. И лошадиные дозы таблеток.

А я уже поняла, что они меня вылечили. Что там дальше будет с этой Хиросимой вместо «любовного оборудованья» я не знала, но знала уж точно — что умирать мне не придется. Кто-то вынес меня из боя. Эвита, Кошка, Золотое сердце с тяжелым характером или Веселые шестнадцать докторей — придаток к последним научным открытиям? Кто меня вынес?

Три дня в этом полубреду в голове все вертелся «Синий платочек». Думала, что сочиняю про себя — Бедную девушку, а вышло про Россию:

Снова вода серебриться

Возле балтийского рва…

— Кто меня вынес, сестрица?

— Это — родная братва.

«…Синенький, скромный…» не надо!

Эту уже не допеть.

Дремлет гармошка в три ряда,

Дремлет трехрядная плеть.

Выйдет обеим сгодиться,

Каждой наступит пора…

— Кто меня вынес, сестрица?

— Это — твои юнкера.

«Красная горка» упала,

«Белая лошадь» в крови…

Машет платочек с причала,

Синий комочек любви.

Под комиссарской кожанкой,

Под офицерской полой…

— Кто меня вынес, гражданка?

— РОДИНЫ ВЕЧНЫЙ КОНВОЙ.

Всех нас — КТО-ТО вынес. Кончается век. Кончается моя болезнь.

Кончается в России Гражданская война.

Медленно подступают Законы Мирного Времени.

На дворе Питер — тот из учебника истории — до четырнадцатого года. С какой-то очередной проигранной войной, (Цусима, что ль?), с очередными страданиями по Империи — кровная одна шестая превратилась в какую-то жалкую одну двенадцатую. Евреи почти все уехали — остальные стали русскими. Все прямо как в моей фантазии — «Двести — вмести». Выходит что я — РУсская, а я-то хотела сказать, что я — РУфь! Такое красивое слово — женщина, которая пришла жить в чужой народ от любви к нему… Вышло не так. Другое РУ.

Возрождают всякие старые названия и старые подвалы — в них ходят туристы.

А в новых подвалах и мансардах сидят новые художники — поэты и прочие Свои-Наши. Кто-то с кем-то уже подрался. Им теперь нельзя за один столик — никто не подставлял щеки — конешно, ведь они не читали мою книгу! Они еще не знают ничего про Законы Мирного Времени. Западники и… больше не говорят «Славянофилы» — какие на хрен «Славяно» — после Николая Гумилева — опять мы — Азиаты и Скифы…. Но «славянофилы» было — хорошее слов, а теперь говорят — Почвенники и Фундаменталисты. Еще — Государственники. Все — редкостно мерзкие слова. Противно звучащие. И сильно бессмысленные. На жидов и антисемитов — тоже не разделишься — все жиды — там с антисемитами — в этой партии Любви к России.

А Западники — они наверное, тоже в этой партии, но только не в силах предать свою юность — любовь к той — Ненастоящей, полученной из рук еврейских старушек — Америки.