Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Однажды мы не выдержали, собрались все вместе, около тридцати мужиков, и спустились с гор. Четыре часа в битком набитом автобусе с немытой деревенщиной, землистые лица которой навевали мысль о кладбище, воняющей сигаретным дымом, с кудахтающими курицами в корзинках. Люди в принципе хорошие, все христиане, распоясывающиеся только, когда начинают желтеть их гнилые зубы; они выспрашивали у нас самые разные вещи и делились бурдюками с вином. Когда путешествие уже близилось к завершению, мы, знатно нарезавшись, дрыхли как хорьки или суслики…

Что же мы увидели, вытряхнувшись из тарахтящего автобуса с похмельными головами, — мы увидели край, или страну, пока еще безымянную, меланхоличную и таинственно нежную страну, освещенную солнцем. Мы сидели на пыльном придорожном лугу и просто глядели по сторонам. Деревьям, казалось, тесно в своей шкуре — они метались в послеполуденном ветре. Перезрелые фрукты, головокружительный запах эвкалиптов, мгновения, до смешного похожие одно на другое, так что все вместе казались какой-то длиннотой. Голоса, чересчур грубые для такой нежной сиесты, усыпляющее жужжание мух, едва ощутимый запах дерьма.

Мысли — неважные, бесцельные, краткие, никуда, ритмичными волнами. Глупые. Тоже.

Спустя какое-то время, когда первые впечатления немного улеглись, мы поднялись и пошли к морю. Мы ни у кого не спрашивали, где оно. Шли по запаху, по сырой вони, липнущей к ноздрям, хорошо нам знакомой, — ровно так же воняли птицы, залетавшие в наши края.

Необъятной шири корыто! Сияющее на солнце огромное зеркало, отражающее жидкие белые облачка и чаек на голубом дне — и впрямь величественное, но не совсем то, чего мы ожидали. Ни малейшего признака драмы. Оно разлеглось там, оцепенелое, сонное, слишком апатичное на наш вкус. В отличие от трепетного напряжения наших гор, море было равнодушным, словно ничто ему не было важно. Нас с отчаянья охватила злость. Столько надежд, упований, столько волнения — и ни капельки радости…

С другой стороны, нас раздражило не только отсутствие развлечений, была задета наша гордость. Нас не предупреждали, что горизонт здесь будет так широк: мир оказался огромен, куда больше, чем мы осмеливались представить. На фоне этого бескрайнего равнодушия мы чувствовали себя мелкими и незначительными. Неважно, где мы были, там или здесь — ничто не имело смысла, мы могли сгнить заживо у себя в горных селах, и никто бы этого не заметил. Наши горы были живыми и тотчас же откликались на зов. Достаточно было громко сказать что-то, и все слово в слово возвращалось нам эхом или даже вызывало обвал. Тут не было эха. Совсем. Как будто мы вдруг оглохли. Весьма прискорбно.

Так вот, мы все это обсудили, пока шли пляжем к маяку вдалеке. Не удавалось только договориться, возвращаться ли домой, раз море мы уже видели, или еще покрутиться тут часок-другой. Уже казалось, что наш отряд расколется, как вдруг кое-что произошло — и заставило нас заново сплотиться.

До маяка оставалась половина пути, когда мы подошли к променаду. Едва поднявшись по лестнице, мы увидели нечто такое, от чего у нас перехватило дыхание, а вскоре принесло еще одно разочарование. Нас окружила густая толпа, и эта толпа поразила нас, ибо в ней были все те люди с фотографий, годами глядевшие на нас со стен. Люди в белых одеждах, беседуя, прогуливались под каштанами. Женщины с зонтиками, мужчины с тросточками, некоторые с собачонками на поводках, семьи с детишками, выглядевшими уменьшенными копиями своих родителей. Ошарашенные, мы стояли не в силах оторвать от них взгляда, думая, что этого не может быть, что весь этот сияющий, улыбчивый род живет в двух часах пути от нашего мира, а мы об этом даже не подозревали. Мы почти сразу забыли море и простили ему то настроение, что оно в нас вызвало. С другой стороны, эти люди тоже не обращали на нас ни малейшего внимания, будто мы были для них слишком мелки или прятались за какой-то стеной.

Но их презрение к нам на этом еще не кончилось, потому что через часок мы услышали где-то за деревьями музыку оркестра. Но какую! Простую, земную, странную, обольстительную и бесстыдную, у нас прямо крыша съехала: мы краснели, потели, словно подростки, когда они трахались с овцой.

Жаль, никто не видел, как энергично мы вбежали в парк с дощатым помостом для танцев и оркестра, игравшего такие жаркие и пряные мелодии, что сразу пересыхало горло, а у новичков, наверное, обострялась язва желудка. Толпа, хоть и радовалась музыке, держалась вежливо, и либо прикинулась глухой, либо и впрямь за отсутствием музыкального слуха ее не слышала. Пары весело прыгали кто как, но было видно, что музыка их не заводит.

Для нас эти звуки были словно струя керосина на гаснувшие угли. Мы вспрыгнули на помост, схватили по девке и пустились в безбашенный пляс, как то велела музыка. Ошибка выяснилась тут же, потому что девушек хватил столбняк и танцевать с ними было то же, что перекидывать мешки с картофелем. Мало того, их родители оправились от удивления и в ярости орали что-то на языке, на котором мы не понимали ни слова, махали костылями, потом забрались на танцплощадку и силой вытаскивали своих дочек из наших объятий. Убедившись, что с нами не осталось ни одной, они прогнали нас сперва с танцев, а потом и из парка.

О, мы пришли в ярость, советовались, отойдя в сторонку, что делать, вооружиться ли и отлупить их сразу или прийти попозже. Пока мы решали, подошли две улыбающиеся барышни. В черных сетчатых перчатках, с белыми зонтиками в руках, они обнюхали воздух вокруг нас и что-то сказали на своем языке. Увидев наше замешательство, они сменили наречие на другое, не наше, но настолько похожее, что мы почти все поняли. Им понравился наш запах — баранина с луком, он будил в них воспоминания о дачах в горах, не в наших горах, но в похожих горах где-то еще. Они, дескать, видели нас пляшущими и, если нам и правда хочется потанцевать, им известно одно местечко, куда лучше этого помоста в парке с надутыми ничтожествами, которые только прикидываются, что танцуют. Барышни проводили нас в дом на той же улице, где нам обрадовались: стадо женщин в ночных рубашках, куцых шелковых юбочках или вообще голых, в одних чулках, встретило нас очень весело. Увы, и тут нас подстерегало разочарование, потому что все улыбки исчезли, едва выяснилось, что у нас нет денег. Мгновенье спустя нас не слишком вежливо выпроводили вон. Мы стояли, унылые, обманутые, помятые ихней охраной.

Мы уже успели порядком проголодаться, так что нашли дешевую забегаловку, в которой нам дали хлеба с рыбой, да вот беда, мы к ней не привыкли. Все закончилось довольно весело, насколько я помню, потому что повара забыли вынуть у рыб глаза, и те глядели на нас с такой неприкрытой злобой, что есть их было все равно как биться насмерть. Надо сказать, что рыбы победили: почти всех нас вырвало чем-то зеленым. Половые совсем растерялись, и это увеличило общее недовольство нами. Мы это чувствовали.