Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

— Мама, ты пьяна…

Танец закончился, все опять бросились к еде. Данюс сидел почти в самом конце стола. Мать взяла бокал, подошла к директору и что-то ему сказала, директор расхохотался, после чего они чокнулись и оба выпили. Данюс уткнулся взглядом в стоявшую перед ним тарелку, на которой приятно соседствовали обглоданный окорочок и ананасная корка.

— Иду домой, с директором уже попрощалась, тебе станет спокойнее, не будешь таким робким. Повеселись хорошенько, — промолвила мама и влажными губами поцеловала его в щеку.

Данюс понимал: он должен ее проводить. Если не до самого дома, то хотя бы до дверей. Однако не двигался с места, а продолжал смотреть на грязную тарелку.

Вновь звучала музыка, кто-то танцевал, кто-то громко смеялся. Отец Зигмаса, расстегнув пиджак, со знанием дела продолжал разливать водку всем подряд, настаивая, чтоб каждый пил до дна. Очередь приближалась к Данюсу, и мальчик решил, что пора выйти покурить. Он поднялся и неожиданно увидел маму. «Блядь, эта дура, мать Рыжего, опять возвращается», — услыхал Данюс.

Мама приблизилась. Выглядела она растерянной.

— Почему ты вернулась?

— Со мной такого еще не было… вышла из школы и не знаю, в какой стороне дом. Иду туда, иду сюда, и не понимаю, куда идти, — голова закружилась… ветер сильный, деревья шумят, вижу какие-то огни, а где дом — не знаю.

— Как это, не знаешь, где дом? Прямо вдоль акаций, потом налево, немного пройдешь — и дома…

— Понимаю, но так закружилась голова, ужас просто, такого раньше не бывало. Правда, сынок, идем — проводи, стыдно кого-то просить, я, правда, дорогу никак не найду, только не говори никому — проводи и все.

На улице они увидали, что все как-то странно переменилось — ветки деревьев царапали наэлектризованную ночную тьму, звезд не было видно, чёрные облака заволокли небо, слышалось глухое прерывистое гудение церковного колокола под ветром. Данюс и его мать шли вдоль акаций, потом свернули в сторону церковной стены — чем дальше от школы, тем кромешнее становился мрак. Что-то треснуло, видно надломилась ветка старого клена, посыпались искры с электрических проводов и потухли последние огоньки в городских окнах.

Они шли вперед, однако Данюс уже не был уверен, что идет правильно. Мать сохраняла равновесие, крепко уцепившись за руку сына, и тоже ничего не видела. Темнота наплывала со всех сторон и, казалось, густела.

Вдали что-то зарычало, завыло, потом грохнуло, как грохочет летом в грозу, небо на мгновение озарилось, но светлее вокруг не стало.

— А вдруг там пожар? — сказала мать в страхе.

И точно, где-то вдали полыхало зарево, а сквозь ярость и рычание ветра временами слышались грозные, неясные звуки.

В растерянности они не понимали, куда идти. И в этот миг, будто рассеченное огромным ножом, треснуло полотно черных туч, застилавших небо, и возникшую прореху заполнила гигантская ослепительная луна. Мир перечеркнули изломы деревьев, грозные контуры ночи. Ветер не утихал.

Было необъяснимо жарко, и мальчик учуял тягостный запах гари.

— Сынок, — вскрикнула мать и, будто щипцами, стиснула руку сына. — Господи, что это, Даник?

Теперь Данюс тоже увидел — нечто огромное, исполинское поднималось над ними; трудно было поверить, но это нечто подцепило могучее, растущее напротив дерево, и мгновенно сбрило с него все толстые ветки. Мать с сыном стояли, объятые ужасом, а ветки падали вниз, чудом не задевая людей. Ноги словно вросли в землю, пустили там корни и не давали двинуться с места. Вставший перед ними гигант испускал невыносимый смрад, а бешеный ветер разносил эту вонь по округе. Чудище невероятных размеров обернулось к людям, и они увидели два большущих звериных глаза, каждый размером с луну.

— Бежим, сынок, бежим, — воскликнула мать.

— Мама… — едва отозвался сын.

Они пустились бежать, спотыкаясь и падая, ветви кустов рассекали им лица. Они слышали, как за спиной ломаются и визжат падающие деревья.

Внезапное пламя осветило округу — деревья, корявые комли, почему-то сваленные друг на друга, куски бетона и какие-то обломки металла. Мать с сыном упали, прячась в груде камней, и огонь оступился, но стало казаться, что теперь горит сама земля вокруг. Данюс вылез из-за укрытия и увидал, что зверь уже рядом.

Мать ухватилась за его руку, и они побежали дальше, не помня себя. Вдруг Данюс, поскользнувшись, упал на землю: расшиб локоть и расцарапал лицо. Он лежал на земле и смотрел, как огромная, мерзко шипящая голова приближается, а в ее глазах ясно видны змеиные зрачки. Тварь приоткрыла пасть, и Данюс почувствовал, как из ее глотки извергается страшный жар, словно внутри полыхала доменная печь.

Данюс смотрел не мигая и понимал, что сейчас умрет. Зверь как-то странно повел головой, будто курица, заметившая червя, и еще шире распахнул пасть. В эту секунду послышался материнский голос. Мать, защищая сына, рванулась вперед — встав между сыном и этой гадиной, и с отчаянным криком принялась тыкать в звериные ноздри палкой, подобранной тут же. Зверь зарычал, встряхнулся и резким взмахом подхватил маму Данюса своей жуткой пастью, усеянной огромными зубами, тряхнул ее, будто цапля, поймавшая рыбу: послышался хруст костей, брызнула кровь, измазав Данюсу лицо, потом зверь запрокинул голову и, часто подергивая чешуйчатой шеей, поглотил жертву. Данюс видел, как исчезают ноги матери в этой зловонной пасти.

Сердце, казалось, выпрыгнет из груди, и хотелось проснуться, но это не было сном. Из звериной пасти торчал деревянный кол, вогнанный матерью, и текла смердящая черная кровь. Чудище трясло головой, терлось мордой о землю, рычало от боли — Данюс его не интересовал. Потом зверь вновь отрыгнул огонь, так что заполыхали дубовые ветки, развернулся, расправил огромные могучие крылья, затмившие небо, взмахнул ими и тяжело-тяжело, ломая все вокруг, поднялся, сделал несколько кругов по обложенному тучами небу и улетел. Несколько мгновений Данюс лежал на земле и смотрел на звезды. Сияла слепящая, злая луна, ветер стал утихать.

Наконец он поднялся с земли. Ноющей от боли рукой стер с расцарапанного лица липкую кровь.

— Мама. Мама… — тихо произнес Данюс.

Он был один.

Огляделся вокруг — все кругом изменилось, будто с глаз упала невидимая пелена: он стоял на окраине городка, четко виден был дом соседа.

Данюс прислушался. Везде было тихо, только со стороны школы ветер доносил музыку. Издалека, словно сквозь пыль времен, горько и безнадежно звучал выпускной вальс.

Продать свой дом, к тому же дом, в котором ты родилась и выросла, не так-то просто. Хотя порой приходится продавать нечто и более ценное. К примеру, одного из своих чад, почку или печень — из-за нищеты, или сдавать кровь на пункте переливания за жалкую миску супа. При всех своих моральных устоях, убеждениях, тайнах и прочих неколебимостях, что скрывать — все равно продаешь. А тут всего-навсего старенький дом, в котором и жить-то некому.