Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

И сразу же пожалела. Весь год этого кое-кого — хруст вето-чек за спиной, в полночь скрип педали «Зингера», ледяные пальцы у воротника — я скрывала от соседей. Никому не проговорилась о том, что в нашем доме по ночам приоткрывается скрипучая дверца кладовой, приглашая заглянуть… Мне известно, что в домах Англии реальный и параллельный миры прекраснейшим образом веками накладываются друг на друга, и англичане еще с тех времен, когда королям отрубали головы, соседствуют и даже дружески делятся своей жилплощадью с таинственными «формами энергий» (там никого не удивят ни Генрих VIII, являющийся в «историческом наряде» в замке Хэмптон-Корт под Лондоном, ни девушка в платье времен королевы Виктории, ни старый бородатый моряк из Давенпорта). Но я почему-то не ужилась — капитулировала. Возможно, виной тому нервы? А может — традиции? Может, земля Девы Марии [25] Так записные патриоты высокопарно именуют Литву — последний оплот католического консерватизма. (Здесь и далее — прим. перев.) не слишком благоволит привидениям, даже если они предстают в историческом одеянии, наподобие костюма Барборы Радвилайте [26] Она же Варвара Радзивилл (1520–1551) — Королева польская и Великая княгиня литовская, знаменитая литовская красавица, супруга Станислава Гаштольда, а затем Великого князя литовского и Короля польского Сигизмунда II Августа. ? Я вздрагиваю от того, как легко Адольф готов раскрыть свою профессиональную тайну:

— Призраки — это, как правило, головная боль физических лиц, приобретающих дома, где что-то мерещится, а для специалистов, вроде нашего «Modern Houses», это не проблема. Призраки разного возраста, экспансивности и плотности в нашем деле встречаются часто, и мы выселяем их самым решительным образом. Даже без их согласия.

Адольф берет меня двумя пальцами под локоть, ведет через маленькую гостиную к диванчику и, как стоматолог, который только что осмотрел ваш проблемный рот и теперь должен констатировать пренеприятные вещи, говорит:

— Видите, здесь все придется сносить. Окна, двери, стены, крышу. Даже, возможно, фундамент по периметру (а для призрака любая переделка — удар ниже пояса). От всего этого останется только адрес. Он красиво звучит. Все остальное — увы… потому что для хорошего В&В («Bed and Breakfast» — ночлег и завтрак), на котором мы специализируемся, необходимо все современное: строгие предметы интерьера, стеклянные стенные блоки, каменная глазурованная плитка, душевые кабины с кондиционерами, — «Modern Houses» веников не вяжет. Зато пальчики оближете, когда приедете сюда через полгода — ничего не узнаете. Как бывшая хозяйка, вы сможете поучаствовать в акции «ночлег со скидкой». Испытаете нечто особенное. А главное — ни один призрак не будет вас донимать. Фирма гарантирует. В случае неудачи деньги мы возвращаем… Ну, а со всем этим — тактично вздохнув, он махнул рукой в сторону стены с «Тайной вечерей» и «Грачами» Саврасова, — наши люди отлично справляются. Мы, чаще всего, покупаем со всем имуществом. Оптом. Поверьте, с этим хламом сегодня никто не возится, пнул ногой — и привет. Но, может быть, вы хотите что-нибудь взять?

— Да нет, ну что вы, — как просто, тоже оптом, я отрекаюсь от всего, что было моим домом. — Разве какую-нибудь мелочь. На память.

Как сомнамбула я брожу по пыльным артериям и капиллярам наших комнаток и не знаю, что делать. Где тут мелочи, а где драгоценности? А где — я сама? Слышу, как Адольф уже громыхает в чердачных застрехах — роется в наших «каракулях». Я топчусь у окна. Присаживаюсь на родительскую кровать. Кажется, все на своих местах: над кроватью Христос в ореоле бумажной сирени, всюду запах дряхлого дыма, палочка для задергивания штор, даже волосы на расческе, а дома — нет. И не может быть — в прошлый раз я заполнила им до отказа коробку из-под итальянской обуви. Маленькие отцовские шахматы и перочинный ножик, рецепт песочного пирога, написанный маминой рукой, чайная чашка, газовая косынка, вышитый крестиком настенный коврик и фотографии — все, что я уместила в своем «сундучке для ловли призраков». Внезапно мне захотелось, пока не поздно, прихватить еще кое-что. И еще кое-что. Только всю свою жизнь не унести на горбу в мешке. И потом — зачем? Прошлое перестанет дышать в затылок, только если его не тревожить; если не загроможденное вещами оно спокойно переселится в гербарий, который я листаю: лепестки заячьей капусты и листья черемухи, подернутые многолетней патиной-паутинкой, слежавшейся меж страничек, пырей — когда-то я им ранила до крови пальцы и губы — теперь он совсем седой, стал похож на полоски папиросной бумаги. Хочется курить.

На дворе Адольф улаживает по телефону дела за «своим» углом в конце дома, я перекуриваю — за «своим». Мне уже известна предварительная цена, и теперь надо все взвесить. В кармане — «Турецкий марш»: из Вильнюса звонит сестра Вилия.

— Ты на месте? С этим типом из фирмы? Долго держать не буду — тебе сейчас позвонит Чикаго. Лора велит ни цента не уступать этим жуликам. От себя прошу: не выдавай им наши места. Лежанку над гаражом, гамак под «Баравинкой», то деревце, ну, что весной расцветает из пеликаньего клюва. Не проговорись, что дичок годится для приготовления вина… Не выдавай призрака, — сестра хнычет в трубку.

— Все будет ОК, — говорю я, — не кисни. Держу руку на пульсе. Этого типа волнует лишь термоизоляция, а наши «места», поверь, ему по барабану.

Признаюсь, Виля меня удивляет. Я слишком хорошо знаю свою младшую сестру. По части обязательств перед близкими или привязанности к другому человеку она — марсианка. Несколько лет назад развелась с мужем. С ее слов, исключительно по причине мелких бытовых неурядиц. На деле, пока ее муж закладывал основу их молодой семьи на лондонских стройках, вкалывая по семнадцать часов в сутки и высылая деньги домой на ее счет — в общий чулок, Вилия планомерно облегчала этот самый чулок: шиковала, немного играла, потом отыгрывалась под опекой некоего приятеля, «прокатилась» к коралловым рифам, там поныряла. «Вас разделяет культурная пропасть и несоответствие менталитетов, ты не имеешь права опускаться до его уровня, — увещевал тот самый приятель, режиссер короткометражек в маркизетовой рубашке. — Он тебя не достоин и должен быть благодарен за то, как умело ты тратишь его деньги…» Когда через три года муж вернулся без переднего зуба, с дыркой в желудке и проседью в косе, которую он не остригал в Лондоне из соображений экономии (он ведь не Мик Джаггер), она встретила его несколько смущенно, точно ребенок, опустошивший тайком банку варенья. Но горячо оправдывалась и даже сама уверовала в свою правоту: мол, ее впечатлительность безмерна и затягивает с такой центростремительной силой, которую можно сравнить разве только с энергией черных дыр, поглощающих свет. Это — выше человеческих сил. И винить ее не за что. В конце концов — что такое деньги… Но муж, пребывавший на противоположной стороне культурного космоса, весьма ее осудил. Несколько недель пришлось ходить в черных очках. После развода Виля осталась ни с чем: с пачкой сигарет на завтрак, обед и ужин, без понятия — за что зацепиться, на что прожить. Вечно озябшая. G пустым желудком. Однако — не жаловалась. Марсиане — они такие: потери переносят легко, скорбят лишь о тотальном и вечном — о бойне в Кашмире, о режиссерских тайнах Ларса фон Триера или об угрозе существованию пчел, но только не о том, что они спустили чужие деньги, или что холодно, или что близкие умирают от эпидемии гриппа. Она младше меня на пятнадцать лет, и ей без всяких «капитальных вложений» известно, что «жизнь человеческая — это странствие, в которое надо пускаться налегке».