Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Холодно. Я лязгаю зубами. Адольф, консультируясь с кем-то (по-английски) и давая указания (по-литовски), уже распатронивает наши потайки — шифер на крыше гаража. Мне бы только не закричать. Наконец и у меня подкрепление: Лора. Ее обволакивающий голос, как сказал бы Бронюс Радзявичюс [27] Бронюс Радзявичюс (1940–1980) — литовский прозаик, особенно популярный в 70-е гг. XX в. , «облеплен землей».

Чего мне сейчас не хватает, так это облепленных землей Лориных слов. Я так не хотела ее отъезда. А она только ждала удобного случая. Но при желании случай находится. С двумя чемоданами и гитарой она улетела в Америку к своему pen-friend’y [28] Знакомый по переписке (англ.). Бену.

Местного уроженца Бена воспитала бабушка: родители погибли в аварии, когда ему было пять лет. Восьмидесятилетняя Роза с перламутровыми клипсами и прической а-ля Барбара Буш, курившая, как паровоз, нажила в Америке три дома. Энергичная женщина работала всюду, где хорошо платили: полировала мебель и рубила мясо, несколько раз даже перевозила мелкие партии контрабандного груза под париком — каштановой копной семидесятых годов, под которой затылок покрывался потом (от страха). Когда Бен достиг совершеннолетия, а затем стал закоренелым холостяком, Роза настойчиво подталкивала его к женитьбе. Не секрет, в тех краях есть тенденция — брать невест из этнической Литвы. Бытует мнение, будто, взращенные среди чистоты и свежести, они не утратили базовых ценностей и способны приготовить яичницу. Одним словом, Лора оказалась в нужное время в нужном месте. Хотя вскоре выяснилось, что Бен как мужчина не в ее вкусе: «Сам, как тюлень, и, что настораживает, на груди ни единого волоска». Зато у него был собственный таксопарк. К тому же он обещал повозить ее по Мексике и Америке. Вскоре мы стали получать желтые конверты с фотографиями. Большой Каньон в Колорадо, синяя вода в горных кратерах, — похожих на чернильницы, белая козочка в красной пустыне, Лора с Беном на фоне необъятной секвойи. В одном из писем она прислала лепестки магнолий («Когда цветут магнолии, кажется — на деревьях множество голубей, соцветия — размером в два кулачка»), в другом — обрывок крыла бабочки, похожей на махаона. Только крупнее и ярче… Потом что-то произошло, и они расстались. Видно, «импортная невеста» не оправдала Розиных надежд: дерзкая, в супермаркетах платья выбирает самые дорогие, хуже того — носит сережки в виде крошечных бритв. До Розы дошли слухи (злые языки постарались), будто в Литве криминогенная обстановка; говорят, будто мафиози и убийцы там, в тюрьмах, кроме всего прочего, тренируются такими бритвочками резать (продольно) глаза… Расставшись с Беном, Лора в Литву не вернулась. Горестные ветры выдули из писем лепестки магнолий и махаонов. Взамен — пиццерии и мойка посуды по ресторанам. Ее обманул турок, пекущий кебабы, для которых она рубила мясо. Пакистанец, владелец гостиницы, заставлял ее бегать с пылесосом по извилистым, как арабская вязь, коридорам, отчего пересыхал язык, становясь похожим на пемзу. На нервной почве кусок не лез в горло, и она похудела на пятнадцать килограммов. В последний раз она писала об албанском ресторане. Теперь она беспрерывно таскает глиняные горшки. Но уже не расстраивается из-за опущения матки. Матки постепенно со всем свыкаются. Просто, уподобляясь своей обладательнице, матка сжимается в твердый кулачок для битья, и тогда уж ты твердо стоишь на ногах. Так твердо, что тебя не волнуют, как Вилию, всякие мелочи.

— Ты не проговорилась про дыру в трубе? Замаскировала в подвале то место, где сочится вода? Сделала в салоне косметику? Где? Господи, там, где плесень в углу, уже забыла? Залила муравьев в коридоре? Нет? Детка, на что мы надеемся. Как же мы, черт подери, продаем?

— Лора, остынь, тебя здесь не было четыре года, и ты многого не знаешь: наш дом здорово обветшал. Они, скорее всего, купят место и будут строить все заново. Они из говна пуль не льют, они — «Modern Houses». И ты их не перехитришь. Здесь, к твоему сведению, будет В&В. Есть шанс, что они выроют три этажа под землей и окажутся по ту сторону реки. Они и на другие дома зарятся.

— Нам до лампочки, что они там будут рыть. Нам наше гнездо слишком дорого, чтобы отдавать его аферистам. Я лучше знаю цену всем этим вещам. Не уступай. Не забывай, наша земля — святая. Ландшафтный заповедник. Пять минут до центра. Делай акцент на землю, на вид из окон. Дави на него…

Видит Бог, я давлю. Целюсь прямиком в этого молодого человека. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, так, что сердце сейчас из груди выпрыгнет, говорю: мой отец, портной, исколол себе пальцы, обшивая с головы до пят всю округу, чтобы это построить. Если все его пальто, костюмы и женские платья сцепить рукавами, цепочка, типа Балтийский путь [29] Мирная акция, проведенная 23 августа 1989 г. Жители Литвы, Латвии и Эстонии выстроили живую цепь длиной почти в 600 км (около двух миллионов человек, то есть примерно 25 % населения трех прибалтийских республик в то время), соединив таким образом Таллинн, Ригу и Вильнюс. , опояшет весь город..

— Санта-Мадонна, — Адольф, закатив глаза, отступает на шаг. — Извините, любезная, но вы должны еще раз трезво оценить: ЧЕМ-ХОРОШ-ВАШ-ДОМ?

Это трудно, так же трудно, как определить собственную группу крови, и ты задумываешься… С годами становится ясно: домом может быть все. Дорогой человек. Место, в котором ты находишь гармонию, сохраняешь цельность. Пространство, творимое клубами дыма от «L&M», — без всяких обязательств перед местом и населением. Способы пребывания в мире — спальный мешок на листе картона у станции метро («Change, please») и два квадратных метра теплотрассы. Тамбуры поездов и причалы, всякий раз с новой татуировкой и бытом (бытием) в брезентовом рюкзаке. Тарзаново дупло. Многое другое. И все же дом полноценен, когда он — космос. Пусть малогабаритный. Когда есть все составляющие и все они собраны воедино: отец, мать, сестры, косточки Мирты (в память еще о той Мирте) под корнями смородины, все оболочки материального мира и эфемерные субстанции — варенье из ягод и домашнее вино, кексы с изюмом из «чудо-печки», клубы пара в морозном окне и в котле для стирки, как в начале мира, нитка из зеленой кофты, вплетенная в гнездо соловья, магия полупрозрачных комнат в сумерках и глянцевая темнота ночи, солнечные столбы, точно колонны, поддерживающие воскресный послеобеденный мир, вечерние шорохи и ритуальные фразы, отгадывание погоды, мистика полуденных грядок — метровые стрелки чеснока в гномьих шапочках и «приземленные» нами НЛО патиссонов, зонтики укропа и покорные ржавчине гроздья сирени — и, конечно же, запахи, заготовленные для будущего, для будущих твоих жизней капканы. И т. д., и т. д. Это космическое согласие обычно возникает из маленькой точки — чемодана с окованными углами или узла с барахлом, а порой — узелка, где в носовом платке таится золотая коронка, и растет, и расцветает, переходя в нечто вроде глубокого умопомрачения, затем начинает никнуть и пустеть, пока в прозрачных, похожих на человечью кожу оболочках еще остаются муравьи, мыши и призраки.