Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

За ботинки берусь, сжавшись от страха, однако сейчас не время жалеть себя. Придется терпеть — обутый я еще смогу сколько-то пройти.

Тревожно спрашиваю: может, мне лучше выйти на большак задворками, вдоль заборов? Встреча с местными жителями может закончиться по-всякому. Доктор Криштопайтис не соглашается: самый короткий и самый безопасный путь — прямо через местечко. Мне нечего бояться. Криштопайтис сам проводит меня до шоссе.

Выходим за дверь и, обогнув какой-то большой дом, сворачиваем в узкую улочку. Делаю несколько шагов и обмираю: перед нами чернеет огромная надпись: ПОЛИЦИЯ.

Как я вчера ее не заметил? И все время, пока был в доме Криштопайтиса, провел под боком у полиции?! Он-то точно это знал! Искоса гляжу на него — а он и глазом не моргнет. Совершенно спокойно, с вызывающей смелостью ведет меня прямиком мимо логова полицейских и белоповязочников. Деваться некуда. Притворяюсь, будто беспечно разговариваю с Криштопайтисом и стараюсь идти ровно, не хромая, хотя с каждым шагом меня словно штыком протыкают.

Полиция осталась позади. Вот и последние дома местечка, еще несколько десятков шагов — и Эржвилкас пропадает за пригорком.

— Спасибо, коллега. Дальше пойду один. Если останусь жив — никогда этого дня не забуду.

Криштопайтис улыбается давно знакомой всем широкой, сердечной улыбкой и пожимает мне руку.

— Удачи, доктор. Желаю вам благополучно добраться до Каунаса.

Да, Криштопайтис прав. Единственное и сильнейшее мое желание — благополучно добраться до Каунаса. Мне кажется, больше ничего и не надо. Все остальное выдержу, вытерплю, преодолею! А глубоко в подсознании теплится еще более дерзкая надежда: если мои не ушли с Красной армией, может, там, в Каунасе, найдется возможность перебраться подальше на восток… И тогда… тогда…

Стою один на большаке. Сделаю шаг — и охаю, сделаю второй — снова охаю, еще раз шагну — и выругаюсь. Но все равно иду.

Боль все сильнее. Судорогой сводит ноги, спину. Ковыляю осторожно, будто на стеклянных ногах. Пот заливает лоб, спину, шею. Эржвилкас все еще угрожает мне сзади, гонит вперед через боль и слезы. Впереди дорога идет под уклон, дальше виднеется рощица. Кое-как доползаю до первых деревьев, а там вижу дом с крылечком. Еще несколько шагов… Больше идти не могу.

— Может, дадите воды напиться? Иду из Таураге в Каунас, — говорю вышедшей навстречу женщине. — Посижу здесь, если позволите, а потом дальше пойду. Далеко ли отсюда до Юрбаркаса? А сколько от вашей усадьбы до Эржвилкаса?

Всего два километра?.. Не может быть! Ведь я два часа как вышел из Эржвилкаса. Всего два километра!

Вдали, за рощицей, в лесной чаще заманчиво светится дорога жизни. Как до нее добраться?

Проходит два часа. Встаю и шагаю дальше. Темп не меняется. Подсчитываю: если, проползая за два часа по два километра, я буду двигаться по двенадцать-четырнадцать часов в день, то на оставшиеся до Каунаса сто восемь километров потребуется четыре или даже пять дней. Так, может, и ночами идти? Глупость и бессмыслица. Чувствую, что не выдержу. С другой стороны, ночной путник, несомненно, у всякого должен вызывать подозрения.

Плетусь через лес. Впереди между деревьями мелькает кузов пассажирского автобуса. Рядом стоят мужчины. Назад! Скрыться… Избегать встреч с мужчинами!..

А если те, у автобуса, меня уже заметили? Повернув назад, точно привлеку к себе внимание. Лучше проскользнуть мимо. Да, проскользнуть, а может, даже… открыто… Подойти и как ни в чем не бывало попроситься в автобус.

Около автобуса только двое, того светловолосого, который заканчивает прикручивать гайки, я вроде бы где-то видел. Ну да. Вспоминаю. Он работает на каунасском автовокзале. Сын литовца и еврейки. Широкоплечего, синеглазого, привлекательного мужчину на городских улицах замечали.

Нет, эти люди не могут быть опасными. Подхожу. Заговариваю. Они сейчас поедут в Юрбаркас, могут и меня подвезти.

Огромный автобус везет меня, единственного пассажира, извилистой лесной дорогой. Угрожающий Эржвилкас отдаляется. Мужчины болтают между собой, а я на месте усидеть не могу. Все хочу спросить, что слышно в Каунасе. Они на меня ни малейшего внимания не обращают, словно меня здесь и нет. Мимо нас летит частый сосняк с редкими просеками. Наконец усыпанная гравием дорога выносит нас прямо в Юрбаркас — цель второго дня моего пути.

Денег парни не берут. Правда, заплатить могу только червонцами. Последнюю зарплату мне выдали советскими деньгами.

До вечера далеко, пока стемнеет, можно сколько-то пройти. Вот бы еще какая-нибудь машина подвернулась! Но не видно ни людей, ни автомобилей. Раньше люди чаще всего из Юрбаркаса в Каунас добирались пароходами. Теперь мне на пароход доступа нет. Все вокзалы и пристани, наверное, под контролем полиции и армии. Разве что на баржу попробовать. К сожалению, и это невозможно. На прощанье светловолосый успел мне сказать, что теперь все баржи в распоряжении армии.

После Эржвилкаса знаю, что пустые улицы Юрбаркаса ничего хорошего мне не сулят. Скорее на шоссе, в лес. Среди деревьев и кустов, вдали от людей, спокойнее и безопаснее.

Шагаю. Ботинки жмут, ноги болят, проклятые!

Жадно высматриваю хоть какую машину. На шоссе ни одной живой души. Не радуют и хваленые, чудесные берега Немана, излучины, рощи и холмы.

Жара спала. Уже можно было бы идти, если б не эти ноги. Вдруг сзади доносится стук копыт. Осторожно оглядываюсь. С пригорка спускается телега, запряженная парой лошадей. Людей на ней много, между темными мужскими костюмами белеют косынки, светлые блузки. Телега приближается. Я уже могу разглядеть среди охапок сена корзины и узелки. Видно, люди из костела возвращаются. Немного поколебавшись, робко поднимаю руку.

— Простите, далеко ли едете?

— За Скирснямунес.

— Это далеко от Юрбаркаса?

— Километров тринадцать, может, пятнадцать.

— Не подвезете? Я заплачу.

— Садитесь, — говорит молодой возница. — Места хватит.

Громыхают колеса, за нами поднимается туча пыли. Со мной долго никто не заговаривает. Украдкой наблюдаю за попутчиками. Вроде люди как люди, а все равно мне неспокойно.

— Теперь на дорогах много таких, как я, — пытаюсь нарушить неуютное молчание.

— Ну… Особенно много по деревням шатается отставших от своих частей красноармейцев. Немецкая жандармерия и полиция их ловят и гонят в лагеря. Многие гибнут в неравной борьбе.

— Да. Путешествовать теперь опасно. А автобусы не ходят, пароходы и поезда гражданских не возят, — неуверенно заканчиваю разговор.

Похоже, они согласны. Сейчас посыплются вопросы — кто я такой, куда еду. Сказать правду или наплести чего-нибудь? Если скажу правду — высадят и, чего доброго, прибьют. Нет, лучше что-нибудь выдумаю, все равно они правды не узнают. По речи и по лицу не разберутся, убеждаю я сам себя. В конце концов, если потребуется, суну им пропуск, выданный комендатурой Таураге.