Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

В разговоре участвовали Карюнас, Вильнис, Капсас и я. Все говорили с воодушевлением (во всяком случае, мне так казалось). Мы жаждали свой пыл передать и интеллигентам, надеялись своими словами их расшевелить, потому что разве может сегодня литовский интеллигент не горевать о судьбе своей родины? Нет, такого быть не может.

Конкретно решили: Карюнас напишет вступление и затронет идейную основу всей нашей борьбы, непонимание и т. п.; Капсас подготовит тему «Большевистская литература и наша интеллигенция»; Вильнис даст что-то из лирики; наконец, я — оценку международного положения.

После всех дискуссий я пошел спать, но проспал недолго. Встав, увидел, что Капсас свою статью уже почти дописал. Он дал мне ее прочитать и попросил показать, где в ней, по моему мнению, слабые места. Я несколько раз перечитал и сказал ему, чтó заметил.

Вечером 6 марта мы начали собираться в дорогу: я, Веверсис и Гуоба. Еще засветло пришел Крегжде [145] Крегжде (Ласточка) — Пятрас Савицкас, р. в 1924 г. в Алитусском уезде, погиб 26.11.1949 г. в лесу Варчёс Аловеской волости. . Мы дали ему «свежеиспеченные» воззвания против колхозов.

Он привез Баурукаса [146] Баурукас — Пятрас Серпенскас, р. в Алитусском уезде, схвачен 07.03.1949 г. поесть. Мы поели и стали прощаться.

— Ну, с Богом, мужички! Всего вам наилучшего, — прощаясь, пожелал я остающимся.

— Удачи… счастливо… до свиданья… — отвечали мне.

— Только смотрите осторожнее, потому что опасно, если здесь где-нибудь русские есть, — вроде бы и озабоченно проговорил Капсас, узнавший, что на опушке леса засели русские.

Я пообещал привезти подарки: Капсасу — кусок колбасы, а остальным — конфет. Баурукасу в шутку сказал:

— Прощай, может, никогда уже и не увидимся.

Я и теперь помню эти свои слова. Конечно, тут нет ничего особенного. Мы часто друг другу так говорили в шутку. Однако не странная ли у нас судьба? Так легко: сказал, и случилось. И вообще — разве мы живем? Все происходит как во сне, в страшном сне…

<���…> Около 11 утра (в понедельник) нас подняли. Сказали, приехал Аудрунас. Мы с Гуобой вылезли наверх. Там хорошо: солнце светит, воздух чистый и не холодный. От света даже глаза начали слезиться. Посмотрели мы друг на друга и удивились: лица бледные, как у покойников. Чему удивляться — каждый таким стал бы, несколько лет просидев в бункере.

Вот и Аудрунас. Нацепил поверх пальто дорожный плащ и выглядит настоящим «кулаком». Оказалось, Аудрунас прибыл прямиком из Б. Привез пишущую машинку.

За разговором Аудрунас замечает, что по шоссе едут грузовики с военными. Мы оба смотрим на шоссе. Метрах в 150 от нас по шоссе сплошной вереницей едут грузовики. В первых сидят монголы в белых плащах. Я окликаю Гуобу. Машины все двигаются на расстоянии метров 50 одна от другой.

— Восемь, девять… двенадцать… — считаем мы. <���…>

— Это к нам, — говорю Гуобе, показывая на едущие машины. Всего проехало около тридцати грузовиков, все битком набиты монголами. Знали бы они, что мы за ними наблюдаем!

Мне словно голос какой-то твердит, что эти русские обшарят наш лес. Решаю сегодня еще побыть здесь. Прощаюсь с Аудрунасом.

— Смотри держись! — говорит он мне.

— Буду держаться! — смеясь, отвечаю я.

Снова лезем в бункер. Веверсис с Гуобой сомневаются, что эти русские могут обыскать наш лес. Договариваемся вечером окончательно решить: ехать или нет. Зависит от того, получит ли наш связной бумагу.

Едем к связному. Оказывается, бумаги пока нет. Придется еще день подождать. Гуоба с Веверсисом идут за халатами. Я тем временем объясняю гражданам сложное международное положение, комментирую отставку Молотова и т. д. Говорю — как по книге. Успокаиваю, уверяю, что так быть не может, и граждане со мной соглашаются.

— Ну, конечно, так долго быть не может. Но все равно эти гады, англичане и американцы, слишком долго ждут.

Возвращаются Гуоба с Веверсисом.

— Кончено!.. У Жемайтеляй люди слышали взрывы и стрельбу. Рассказывают, что нашли наш бункер, — шепчет Гуоба. <���…>

Возвращаемся в свой бункер, настроение похоронное. По пути заворачиваем к Нямунасу. Молчим, что уж теперь говорить! Уже и так довольно сказано. В бункер лезть желания никакого. Неизвестность насчет того, что случилось с нашими, страшно мучает, не можем усидеть на месте. Куда угодно, только бы ехать, на месте не сидеть, это пытка!

Берем Нямунаса проводником и идем к Студенту. У него надеемся найти Крегжде. Вполне возможно, что Крегжде, услышав стрельбу и взрывы, отправился к нему.

Светит луна. Все видно, как днем. Идти холодно. На нас всех только форма и маскхалаты…

Добираемся до знаменитых «студентов». Живут и впрямь «по-студенчески». Вход чернеет за несколько десятков метров. Его и днем не прикрывают. «Зачем маскировать, — говорят они, — если здесь люди хорошие?» Вот это «логика»! «А что будет, если вдруг лес станут обыскивать русские? Ведь такой бункер точно найдут», — говорим мы. Однако «студенты» уверены, что русские зимой по лесам не шарят. «Чудесно» живут…

У Студента Крегжде не застаем и не узнаем ничего… Опять к Нямунасу. Ничего определенного никто не знает. Одни только слухи:

— Семь убитых, одного взяли живым.

— Пять убитых, трое сбежали.

— Восемь убитых.

— Один был с бородой.

— Нет, с бородой были двое, а два совсем обгоревшие и растерзанные, даже трупы опознать невозможно…

И так без конца. Как совместить одно с другим? Сердце словно какой-то червь точит и всю кровь отравляет. Погибли все. Предатели долго за нами следили, пока наконец выследили. Наверное, нас выдали частые передвижения. Перед глазами стоят смеющийся Жайбас и грустный, тревожный и больной Карюнас, едва успевший вступить в партизаны Вильнис, Капсас, Ванагас [147] Ванагас (Ястреб) — Стасис Пиличаучкас, р. в 1920 г. в Алитусском уезде, погиб в 1950 г. в деревне Панемунинкай. … Бедный Ванагас.

Двигаемся дальше. Может, Ал. что-то знает? Однако и здесь: один человек скажет так, другой эдак, а третий еще как-то. Но все же одна вещь привлекла наше внимание. Люди шепотом говорят, что в понедельник около десяти утра видели, как по большаку у деревни Такнишкяй в сторону Алитуса бежали двое штатских. Оба в пиджаках и очень спешили.

Я поначалу ничего не заподозрил, однако Веверсис тотчас замечает:

— А не могли Капсас с Вильнисом застрелить спящего Карюнаса и сбежать в Алитус?

Не хочу верить, однако что-то уж очень похоже на правду. Нет, не могли они выдать, да еще так подло — гадюки. Ведь они оба поэты, оба интеллигенты, оба печалились о судьбе нашего народа. Если они хотели уничтожить окружной штаб, так у них, особенно у Капсаса, бывали и более удобные случаи. Могли выдать Ванагаса и меня, хоть бы и теперь, пока мы не ушли. Я не литературный критик, однако то, что они привезли, было создано сердцем, не языком… Не верю. Такой подлости, такого страшного предательства еще не было в партизанской истории. В таком случае они бы далеко позади оставили Иуду. Ведь Капсас так искренне писал «Красный рай». Зачем было писать, если тогда же можно было предать? Я снова погрузился в мысли, сомнения, рассуждения. Кому же можно доверять, если и такие люди предают?