Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

И я думаю: что я мог бы сказать? И я думаю: кто я такой и чего хочу? Снова возникает необходимость самоопределения.

1. Все начинается в Литве. Борьба за самосохранение идет только здесь. И поэтому ты должен ориентироваться на то, что делается здесь, а не там. С местом выбора все ясно. Если выживет наш род, то лишь благодаря культуре, строящейся и создаваемой. Поэтому все силы должны быть отданы на укрепление этой культуры. Да!

2. Довольно много оппозиции. Полит.<���ических> стихов никто больше писать не хочет. Большинство парт.<���ийных?> только критикуют. Энтузиазма и идеализма все меньше. Все эти перевороты обнажили <���положение вещей>, открыли <���людям> глаза. Но весь аппарат работает, как часы. Так что не надо иллюзий. Кроме того, ни у каких оппозиционных настроений нет никакой политической базы, никакой программы, никакой перспективы.

3. В России был Евтушенко. Был отряд энтузиастов. В Литве — не было. Зато здесь нет и погр.<���омной> литерат.<���уры>, как в Москве. Это кардинал.<���ьное> отличие. Здесь не могли согласиться на энтузиазм в связи с нац.<���иональным> вопросом, и здесь оппозиция в литературе не может опираться на то, на что опираются те, — она была бы здесь гораздо категоричнее. И потому застряла.

4. Сейчас очень много расколотых людей. Они и такие, и иные. А где настоящее лицо, непонятно. Это самая печ.<���альная> черта. Хуже всего молодым — они хотят быть цельными, гармоничными, бескомпромиссными, а это трудно.

5. Что нас жрет, это компромиссы. Без них невозможно существовать. И это компромиссы не просто отдельной личности, а всей культуры в целом, ибо кто-то должен обслуживать правящую власть. Только так, скопом, а не через абсолютное отрицание могут пробиться и более смелые ростки.

Но ничего этого сказать не удастся. И неважно — это просто мысли про себя, испуганного, подавленного, недовольного собой, легко отступающего человека.

Какие мы несмелые, трусливые! Как трудна наша эпоха. И какие жесткие пальцы сжимают нам горло. Какие бездны разевают на нас пасти. А мы мечемся и блуждаем.

Если даже знаешь, чего хочешь, то не осмелишься дерзнуть. Сам убиваешь в зародыше собственные стремления.

Расколот народ, литература, мир и человек. <���…>

Прочел в «Нямунасе» № 4 новеллу Апутиса [161] Юозас Апутис (1936–2010) — прозаик, переводчик. В 2005 г. награжден Национальной премией по культуре и искусству. Журнал «Нямунас» («Nemunas») выпускался с 1967 г. . И здесь тоже видна вся разница между критикой и искусством. Критика наблюдает, размышляет, проповедует, но с холодным умом. А художник живет крайним напряжением, огромной концентрацией мыслей и эмоций. Даже удивляешься, как ему удается поднять такую ношу, как он не потеряет силы и не падает, раздавленный ею. Вот такой внезапный интеллектуальный жест, такая высокая духовная температура — вот что сейчас нужно. Чего мне больше всего не хватает в самом себе. Все взвешиваю, оглядываюсь, а есть ли проблемы, которые раздирали бы меня, рвали на куски? Я, наверное, настоящий профессионал, то есть пишу что угодно, пишу все, но часть ли это моего существа? Теперь еще эта докт<���орская> диссертация, эти пустые попытки писать научно, это примитивное барахтанье в изучении формы, а сам я ничего не говорю. И так два года.

А жизнь — просто качели. То я совершенно подавлен, сломлен, потерял надежду, а то вдруг опять хочется куда-то идти. <���…>

Вот эти горящие вопросы искать, смотреть на них. Но моя психика так слаба, раздавлена, исчерпана. Я в нее могу вместить только один вопрос, одну хворь — диссертацию. Больше ничего.

Видел «Гильотину» Шальтяниса [162] Саулюс Шальтянис (р. 1945) — прозаик, драматург, публицист, сценарист. Пьеса-гротеск «Гильотина» поставлена в 1968 г. в студенческом театре Вильнюсского университета. . Тоже поразительно смелый, отчаянный бунт. Перед тем как отрубят голову. «Спешите все на гильотину!» — таков лозунг, парадоксы ужаса и абсурд. И это — настоящее.

Но меня одолевают сомнения. Сколько можно жить в ненависти? Вся наша литер.<���атурная> жизнь пропитана ненавистью, недоверием, недовольством. Где любовь, где единение, где взаимное восхищение? Все это потеряно навек.

От ненависти — одно раздражение. Но такова судьба.

Мы повторяем привычные истины. Весь этот идейный набор века болтается в голове. А свое хоть что-нибудь у тебя есть? Но это свое появляется тогда, когда человек находит корни в жизни, когда его перестает волновать мишура, мелькание проносящихся мимо предметов, когда он постоянно думает о чем-то существенном, неизменном. Ведь все наше мышление заполнено ежедневной политической и спортивной хроникой, театральными постановками, разговорами о книгах. Как редко мы смотрим на что-то постоянное, серьезное и глубокое. <���…>

Ах, вся беда в том, что мы не хотим, не имеем воли быть собой, что мы слишком хорошо научились приспосабливаться, что чересчур сильно работает наш защитный аппарат, чувство самосохранения. И то, чего нам хочется, мы не можем превратить в жизнь — быть или не быть, а держим где-то на периферии сознания — мы все понимаем, все знаем, но жить и мыслить по-своему не в силах. Профессионалы приспособленчества. Думаем по команде. Политика инфицировала нас насквозь, пропитала все, и ты никак не можешь из нее вырваться, быть человеком самим по себе. Это страшнее всего.

Разговор с А. Вознесенским у Саи [163] Казис Сая (р. 1932) — прозаик, драматург, детский писатель. Лауреат государственных премий. . Скромный, спокойный, не рвется, не ангажирует. Устал. С июля прошлого года не публиковался. Их замучили петиции. Подписал — после этого репрессии бесконечные. В. Аксенов подписывал все петиции, и его совсем не печатали. Он самый честный среди нас [164] В оригинале — по-русски. . Денег нет. Страдает.

Но самое что ни на есть реакционное проявление нынешних времен несравнимо прогрессивнее самого прогрессивного времен прошедших. Читаешь «Не хлебом единым» Дудинцева и видишь, что такую прозу, самую рев. <���олюционную> для 1956 года, теперь публикует даже «Октябрь». <���…>

Мы говорим, что нынче все системы верований, идеалов и надежд развалились. Молодежь освобождается от какой бы то ни было веры. Они гораздо яснее все видят, и у них нет этой веры, вбитой в мозг, как гвоздь. И это стимул к движению вперед, ибо так освобождаются от фанатизма, которым заражен мир. Это неверие, это чувство пустоты — обязательный этап очищения. <���…>

<���…> Приходит конец новат.<���орской> программе Межелайтиса. Он исчерпал себя до конца. Не может ничего дать литературе. Только барокко, только словесный балласт. Ибо отметает существование нового взгляда, новых экзистенциальных аспектов. Он хочет оставить в неприкосновенности сами рамки, саму тематику и обновить только слово — это нелепость.