Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

То поколение новаторов, которое пришло после 1956 года, на самом деле и не пыталось, по существу, пересмотреть основы трактовки и понимание. Теперь рождается новое поколение, которое хочет это совершить. Но оно еще жидкое, редкое. И все же надежда только на него.

Это поколение бывших новаторов выполняет в литер.<���атурном> процессе логически неизбежную функцию торможения и удушения, ибо сам процесс освобождения идет дальше; они уже не решаются встать на его пути, а хотят зажать, задушить, чтоб остаться на фасаде, чтоб остаться вождями. Но это голые короли. <���…>

Вернулся из Москвы. Ощущение — будто перед гигантской волной, которая сейчас вот возьмет и захлестнет. Ощущение разгрома. Все принципы и достижения, на которые до сих пор опирались, безнадежно разбиты в пух и прах. 1) Идея национальной самостоятельности и самобытности, 2) фронда, 3) литературная самостоятельность.

Мне показалось, что мы стоим, сунув голову в песок, боимся оглянуться. Мы в пасти, которая вот-вот захлопнется. Мы в режиме, из которого нельзя вырваться. И, видимо, сейчас начнут так давить, что деваться будет некуда.

Теперь одна песня — дружба народов, слияние литератур. Выход один: 1) петь эту песню вместе со всеми и делать какую-то мелкую культурную работу или 2) выйти с фрондерскими идеями и погибнуть.

Национально-культурный ренессанс СССР — одна из огромн.<���ейших> пугающих опасностей. И эта песенка может убаюкать, когда фронда вызывает злобу и подозрение. <���…>

Наконец, нам не хватает литературной дисциплины, различных литературных терминов, когда критике должно политиканствовать. И теперь положение народа, положение провинившегося народа, могут искупить только политиканств.<���ующие> писатели и полит.<���иканствующие> критики.

Я уже не гожусь для таких задач. Чувствую, что я свою игру продул. Кроме того, моральные принципы не позволяют мне свободно передвигаться. Так что я могу спускаться на дно.

Хотя везде хватаюсь за кусты, как утопающий. И на конференцию эту поехал, чтобы напомнить, что я еще не погиб. <���…> Лучше другой вариант — попасть в Постановление КПСС, и тогда все кончится само собой.

По дороге домой я давал себе слово: не ездить больше, не лезть — будь что будет. И казалось, такое благо — умереть в родном краю, дома, а не в этом страшном и чужом котле.

Четыре дня, просвистанных всеми ветрами. Узнал, что плыл на щепке, которую залило волной, что, возможно, пойдешь ко дну, что весь происходивший до сих пор курс на деполитизацию и очеловечивание литературы врезался в стену. <���…>

Сегодня похороны художника Валайтиса [165] Теодорас Казимерас Валайтис (1934–1974) — скульптор, живописец, актер. Трагически погиб при невыясненных обстоятельствах. . Единственного, кто посмел встать на защиту своего униженного, растоптанного коллеги. Это он пригрел и кормил Юрашаса [166] Йонас Юрашас (р. 1936) — театральный режиссер, в 1972 г. снят с должности главного режиссера Каунасского драматического театра по политическим причинам. Эмигрировал в США в 1974 г. , пока сам не остался без куска хлеба. А вообще характерно, что никто открыто не защищал Юрашаса, разве что Сая парой реплик. Никто не хотел рисковать. Каждый вцепился в свой шесток и занимался только собой. Что там с другими делается — неважно. Никакого духа коллективизма. Тут как на фронте: падает рядом человек, никто не волнуется. Каждый смотрит, как бы самого пулей не зацепило.

Не так в Москве. Там коллективная атмосфера, общий дух, переживание и поддержка; там «Таганка» выстояла именно благодаря солидарности интеллигенции.

Вернулся из Москвы. Дал себе слово — не лезть больше, хватит этого чувства долга, хватит растрачивать здоровье и нервы. Хотя когда сдвигаешься с места, в этом есть и плюсы — видишь свою жизнь как бы со стороны, какая она неглубокая, мало чего стоящая; какие потоки бурлят вокруг, какие кипят драмы и силы, а ты стоишь в своем мирке, и что-то там делаешь, и чувствуешь себя спокойно. Как не хватает нам этого централизма, этой включенности в события, какие мы периферийные люди, далеко отстоящие от существенных вопросов.

У Москвы есть свой сформировавшийся постоянный железный хребет, к которому должны клеиться (крепиться?) все, кто не поддался эрозии. Эдакий узкий центр остова, состоящий из крепко связанных между собой частичек, со стороны трудно туда попасть. Какая гигантская дистанция — что говорят с трибуны и что говорят за кулисами. <���…>

Все сильнее тревожит меня русская пресса. С беспокойством смотрю, для кого работаю и кому служу. Ведь единственный смысл — писать для лит.<���овского> читателя, а для всесоюзн.<���ого> читателя — ерунда, камнем идет на дно. <���…>

После долгих и болезненных усилий диссертация возвращается в Литву, и снова начнется сказка про белого бычка. <���…>

Очередная бессмыслица — подготовил еще одну книгу статей «Литовские поэты ХХ века». Испытал большое разочарование, почти безнадежность. Столько трудов, столько страданий, столько попыток протолкнуть ценности литовского слова, а через пятнадцать лет выясняется, что ничего не было. Сам ход мысли весьма ординарен, аргументация социальная, подход чересчур марксистский. Вообще непонятно, за что меня травили. Нет даже глубокого переживания самой поэзии, а только возвышенно-эмоциональное комментирование. Нет никаких серьезных интеллектуальных концепций. Статьи слишком эмпиричны, все рассматривается, всего касаются, но глубоких зацепок нет. То, что в те времена казалось смело, непозволительно, само собой разрешилось. И теперь ты машешь кулаками после драки. А еще страшнее — нет стилистической культуры. Совершенно нет лейтмотивов. Возможно, вся моя ценность крылась в критическом разборе, но теперь уж этого не вернешь. Не достиг я свободы письма, осталось много скованности, испуга, приспособленчества, а главное — излишняя литературность. Заметил болезненный изъян — обызвествление мозга, он неспособен впитать новую информацию, вертится все в тех же мыслительных схемах, понятиях, приемах. Возможно ли еще сломать эту закоснелость? Надо пытаться, но с ужасом замечаю, что с меня все как с гуся вода. Видимо, я был призван на борьбу. Перечитал Чернышевского. Как же мы притихли, как далеки от реальности, от открытого мышления.

Опять новый год. Что принесет он? Снова брести сквозь бумагу. Снова спешка, и снова не будет времени сосредоточиться, понять, куда идешь, что делаешь. И так, наверное, до последней точки будет все недосуг. Надо бы мне обдумать, что делать дальше. По идее, нужна серьезнейшая методологическая перековка, а то крутишься все в том же колесе психологизированного литературоведения. Но вечно некогда, а точнее, нет внутренней необходимости. Для этого необходимо существенное обновление, переучивание по самой сути, а на такой подвиг не хватает сил.