София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Вернувшись на чердак, она застала мирную и грустную картину: купчики, похрапывая, спали, привалившись друг к другу, Николай Иванович задумчиво ворошил клюкой гаснущие угли. Сквозняки, играя снежинками, бродили по углам, прогоняя последнее тепло и уютные запахи. Под ногами шныряли серые кошки.

Внизу послышался шум. На гулкой лестнице кто-то колотил по батарее. Звучные удары сменяло беззубое шамканье. «Ах, это же, наверное, Анна Кузьминична меня зовёт!» Лена быстро пошла к выходу. У двери на лестницу, где в закрученной перспективе маячила тощая фигурка в ночной рубашке со скалкой в ручонке, она обернулась, чтобы попрощаться с бомжом.

«Странно. Когда вечереет и немного температуришь, происходят необычные явления, например, люди и предметы тихо исчезают, будто тая во сне».

Сквозь старенький тюль на окнах пробивался слабый утренний свет. Гиацинт на длинной ножке заботливо наклонил к Лениной постели благоухающую головку. Казалось, что и он, и все предметы в комнате — трюмо, книжный шкаф и стулья — искренне соболезнуют своей простуженной хозяйке. Часы пробили одиннадцать. Открылась дверь, и в комнату вошла Анна Кузьминична вместе с мужчиной в белом халате. Она ему что-то оживлённо шамкала.

«Вот неугомонная старуха, — подумала Лена, — вызвала врача. Он будет сейчас меня осматривать, а я ведь и зубов не чистила, и не мылась... как бомжиха... и даже не помню, что на мне надето». Но присутствие доктора было необходимо — бедная девушка даже голову от подушки не могла отнять.

Лена врачам не доверяла. «Лекарь, с-под Каменного моста аптекарь, к нему привозят на санях, а увозят на дровнях», — думала она, в то время как врач прикладывал к её груди холодную трубку.

Доктор ушёл, оставив для Лены рецепты и направления. На кухне он пил чай с Анной Кузьминичной, внимая шамканью о суровых блокадных временах. Длинными пальцами вытаскивал из вазочки печенье и липкие лимонные конфетки.

Снова открылась дверь, и Сон на цыпочках пробрался в Ленину комнату. Это был тоненький господин в чёрном пальто, с саквояжем и зонтиком. Он присел на край кровати, вздохнул, снял шляпу, перчатки, очки, парик, отклеил усики, ослабил галстук и... растворился в мареве, прошелестев: «Сон — лучшее лекарство».

Вечером Анна Кузьминична принесла Лене куриный бульон в чашке. Температура снова поднялась. Девушка бредила, хватала Анну Кузьминичну за руки, убеждала её, что пса нужно искать на складах станции Навалочной, и кричала, что потерянная собака в наморднике не сможет есть на помойках!

Лена заснула. К утру ей стало лучше, и с первыми же лучами весёлого зимнего солнца она вышла на улицу. Стоял мороз. Твёрдый снег своей белизной резал глаза и хрустел под ногами. Дома на Фонтанке сверкали заиндевевшими стёклами. «Вы — бодрые старики в пенсне на военном параде!» Лена перебежала через мост и углубилась в унылые дворы, где встречались ещё кусты с неопавшими чёрными листьями, воняли помойки, заваленные какой-то фанерой и овощными очистками, а стены дряхлых строений были покрыты трещинами.

Конечно же, Лена не просто так вылезла из постели. Только прогулки ей сейчас не хватало! Дело в том, что во сне её осенила догадка, простая и гениальная. Поглядев на город откуда-то сверху, будто с крыши, на которой царил её добрый знакомый Колесов, Лена увидела множество следов на снегу, и тогда всё сошлось, всё совпало, события последних дней проявили свою логическую связь. Осталось только сделать шаг, совершить некое действие, чтобы поставить точку в истории, в которую она ненароком попала. И этот шаг нужно было сделать сейчас.

Дом с надписью «Приём стеклотары». Цветочный магазин. А вот и дверь на пружине — какой за нею страшный чёрный провал! «Идти туда надо не с пустыми руками», — решила Лена. Оглядевшись, она увидела прислонённый к стене железный лом, которым, вероятно, долбил лёд куда-то отлучившийся дворник. Взяв его, Лена стала подниматься по узенькой грязной лестнице. Обшарпанные двери были исписаны фамилиями и усеяны звонками, многие из которых свисали с болтающихся кишок проводов.

Как в песне поётся: «Всё выше, и выше, и выше!» Слабые руки едва удерживали тяжёлое холодное копьё, а ноги дрожали. «Мельников, Вензель, Кирсанов, Белинские, Васин, Петровы, Крылов, Закопайко. Сколько же вас здесь живёт... или жило когда-то», — Лена остановилась, увидев открытую дверь совершенно пустой квартиры. «Ага! Дом расселяется. Почти все жильцы тут разъехались. Посмотрим, что дальше. Хомяк, Гаген-Торн, Бозунов, Войцеховские. Ах, ну вот и последняя». Лена стояла перед старой дверью с чёрной дыркой, где жил когда-то звонок, и надписью «Волковы». «Теперь нужно сосредоточиться. Здесь-то он и живёт. Как воняет от двери... Он очень опасный больной — может наброситься, ударить, даже убить. Сейчас досчитаю до трёх и постучу».

Вдруг послышались шарканье, бормотание, хриплый кашель. Дверь распахнулась, и на пороге выросла тучная, одолеваемая водянкой женщина с совершенно белым лицом. Поглядев на отскочившую в сторону Лену страшными невидящими глазами, она повернула лицо своё кверху и пронзительно закричала: «Мишенька, иди кушать кашку!» В ответ ей раздались стуки, возня, шум передвигаемых предметов и далёкий голос ответил: «Иду, мама, иду!» Слепая повернулась и, не закрыв за собой дверь, исчезла в коридорных проёмах. Из помещения неслись звуки радио и отвратительный, вызывающий тошноту запах нищего житья.

— Господи, что он там делает? Что ж ты там делаешь, сволочь? — залепетала Лена, взбегая по лестнице. Отворив тяжеленную дверь, она вступила на поле брани — пыльный чердак — и увидела, что там стоял он — в своём сером пальто, лыжных ботинках, коротеньких брючках, там стоял он — опухший, поганый, смертельно испуганный, растопыривший пальцы.

Итак, там стоял он, а на полу лежал исхудавший пёс с замотанной пастью. Из темноты выскочили три тощие кошки и ринулись в открытую дверь. В лучах, льющихся из мутного чердачного оконца, плавало кресло с клеёнчатой драной обивкой. На его спинке сидел одноглазый кот. Пронзительно мяукнув, он тоже понёсся к выходу. Волков зарычал и бросился на Лену.