Евгений Кирьянов - Становление бытия

Но здесь имеет место инверсия каузального следования в темпоральности. Она состоит в том, что выбор осуществляется в момент разрешения парадоксального положения и определяется сопровождающим его моментом императивности самоутверждения события.

Единственный ресурс для такого выбора присутствует в темпоральной организации событийного ряда. Ведь прошлое свидетельствует о себе только в срезе онтологической полноты настоящего. Темпоральность внутри настоящего, но и настоящее внутри темпоральности.

Именно настоящий момент адекватно онтологически актуальному запросу репрезентирует прошлое. Таким образом, каково истинно прошлое, указывает только настоящее, каждый момент производя ревизию в осознании прошлого: «Сократ не видит Платона, который видит С., но (вот в чем истина философии) только сзади. Нет ничего, кроме сзади, вида сзади, в том, что пишется, вот последнее слово. Все происходит в retro и a tergo». 2 2 Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. Мн. 1999. С. 81. И всякий настоящий момент извлекает из недр прошлого истинную версию предшествия в событийности.

Эта концепция времени может быть названа экзистенциально-феноменологической. Следуя ей, мы можем интерпретировать изменения в представлении об уходящих в прошлое событиях как то, что не иллюзорно или условно, но обладает дескриптивной достоверностью субъективного опыта, раскрывающего онтологию связи событий. И мы можем в попытках последовательного уяснения признаков того, что поставляет нам интуитивное представление о времени, последовательно же и снимать, как недостаточные или несостоятельные, эти признаки, сохраняя некую «сквозную» интуицию о «нечто», репрезентируемом в принципиальности неотменяемого. Не имея качественных признаков, оно взаимопоглощается с интуицией о сознании. Тем самым такое «чистое время» и становится принципом того, во что оно вмещается. То есть — сознанием. Следуя такому представлению, мы имеем возможность описать ситуацию, сохраняя онтологическое наполнение в подчинении лишь только этой финальной фундаментальной интуиции. События претерпевают изменения в своих связях и отношениях.

Итак, во временном континууме осознаваемые образы бывших событий претерпевают тенденцию к слиянию в неразличимости в финитном моменте. Говоря о финитном моменте, мы имеем в виду только момент завершённости времени в ретроспективе осознания его в рефлексии. Это трансцендентный момент. Это то, дальше чего мысль не уходит, скользя в прошлое. Но она парадоксальным образом опознаёт его реализацию в снятии смысла в интегрирующем диалектическом акте. Это интуиция о «схлопывании времени».

И это есть отождествляющий прообраз и всех частных судеб самосознающих сущих. Каждое из них осуществляет свою судьбу в одном и том же темпорально обустроенном мире (эоне). С его начала в бесконечно-удалённом прошлом до его конца в бесконечно-удалённом будущем.

Вопрос же о том, бесконечен такой эон или нет, можно оставить навсегда неактуальным, если усвоить в умопостигании образ описанной временной структуры в синтезирующей простоте единства смысла.

Таким образом, субъект конституирует разворачивание своей включённости в событийный временной поток в структурной привязке к онтологически значимой категории — времени. Субъект гипостазирует в переживании настоящего момента весь временной континуум с включением прошлого в настоящее. И единственной предпосылкой для определения причастности к бытию осознаваемого нами события является восприятие его в настоящий момент, когда в сознании фиксируется его «вот-присутствие».

Субъекты реализуются в одном и том же временном континууме, понимаемом как некий общий эон. И это утверждение имеет своё основание в том, что данность такого эона в его универсальности не включает в себя меры оценок в актуальной различительности персональных «эонов» субъектов. С точки зрения самого вышесказанного эона то, что не вмещается в инерционное видение мира в его следовании законам, есть Ничто.

Но интуиция о Ничто инициируется инерционностью своего основания в мире как раз по причине невозможности усвоения в постижении смысловых коннотаций того, что находится за его пределами. В таком положении имеет место двойственность. Ограниченный самим Ничто временной континуум осознаётся как финитное образование, но сохраняет в себе содержание бесконечной протяжённости. Итак, континуум и ограничен, и бесконечно протяжён. Но таковое невозможно иначе, чем в осознании отсутствия для этого в структуре осознания темпорального континуума необходимых различающих дефиниций. Парадоксальным образом такое положение возвращает нам возможность осознания эона в двойственности. Прошлое мы можем воспринимать как бесконечно-удалённый момент. Это позволяет постулировать существование отсчёта времени именно от такого момента.

И этот момент характеризуется неопознанностью его «места» во временном континууме. Возникает подозрение, что начало отсчёта времени определяется двумя предположениями.

Во-первых, оно должно быть связано с уникальным положением на временной прямой в осознании в рефлексии на структуру времени субъектом. А во-вторых, мы должны заметить, что таковой отсчёт впервые полагает фактор осуществления событийности в онтологической актуальности. В силу сказанного выше этот момент может быть только настоящим моментом. Итак, факт сакраментальности настоящего момента осуществляется в рефлексии на момент начала отсчёта времени и конец такого отсчёта. Тогда «схлопывание» времени и его развёртывание происходят в каждый настоящий момент. Но в позиционировании Эоном самого себя всё находящееся за пределами временного континуума есть Ничто во всех смыслах. Ведь Эон следует в себе только наличным законам, в которых осуществляется инерция «этого» мира. Таким образом, всякий момент настоящего включает столько полноты бесконечной событийности, сколько представляется субъекту в её осознании. Ведь только в осознании настоящего момента реализуется свидетельство об онтологической консистентности всего того, что может полагаться подлежащим оценке его реальности.

У Эдгара По есть повесть — «Сообщение Артура Гордона Пима». Там морское путешествие главного героя сопровождалось нескончаемой вереницей смертельно опасных положений, в которые он попадал. Это были безысходные ситуации в том смысле, что не предвиделось ничего, что бы могло послужить спасению героев повести. Но при этом положение безысходности разрешалось для Пима и его товарищей в спасении, с тем, чтобы вновь поставить их перед лицом новой почти принципиально неразрешимой смертельно опасной проблемы.