Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

На другой день была суббота. Зинаида с утра гремела на кухне кастрюлями, жарила, парила. Мужики ей помогали. Как только Васятка пришёл из школы, их спровадили в баню, чтобы не путались под ногами. Колька ещё напутствовал:

— Вы, тятя, побудьте там подольше. Вы любите политику и там наговоритесь досыта. У нас про неё больше всего говорят на кухне, на сытый желудок, и ещё в бане. Голые. Там такие революционеры и Цицероны-политики, что твоя Госдума!

Что мало изменилось в городе, так это баня. Нет, хорошо, что навели марафет, вот только не изменился сам дух общения и привычек. Так же хлещут водку и наливаются пивом. Правда, совсем перестали стирать бельишко. Ясно, стали лучше жить. А про политику, верно подметил Колька, — болтали. При Сталине, хоть и голые, а побаивались митинговать, зато сейчас мелют, что попало, и кроют матюжищами даже президента, и ничего.

Ближе к вечеру стали прибывать гости, все были с цветами, со свёртками. Разодетые гологрудые бабы целовали Кольку-юбиляра, галдели и мололи всякую чушь. И смеялись.

— Тятя, — глазами указал Колька на мужика с бородкой, — это мой шеф, ну, начальник по-вашему.

— Чё ж он, если начальник, в таких застиранных штанах?

— Это не штаны, а джинсы. И не застиранные они. Мода такая. Это в твоё время у начальника — френч, галифе, картуз, а подмышкой портфель. Сейчас начальника от рабочего не отличишь. Пойдём, я тебя с ним познакомлю.

Раздался звонок из Москвы, звонила аспирантка сноха из столицы и поздравила свёкра с юбилеем. Потом был звонок от братьев шахтёров из Новокузнецка, извинялись, что не смогли приехать — работа. Юбиляр от такого внимания жмурился как кот, — не забыли. Родные и дорогие люди.

А гости прибывали и прибывали, стало шумно. Игорь включил музыку. Стали садиться за столы, загремели стульями. А уж на столах! Бог ты мой, чего только нет! Цыплята-табака, ветчина, буженина, икра, рыба всех цветов: красная и белая и даже копчёная. Фрукты заморские: загогулины-бананы, мандарины, апельсины, две огромные кедровые шишки с пучком листьев на макушке, это ананасы. А уж вина, водки и коньяка — батареи. У них этикетки заграничные. Одна бутылка — на отличку: здоровая и квадратная, с плечиками и печатью на шнурке. Это виски.

Что больно задело Семёна, так это то, что из всех его деревенских продуктов сиротливо стояли две малюсенькие тарелочки с груздочками и всё. Вроде, их солёные помидоры, огурцы и копчёное сало — не родня этому застолью. Заелись, черти.

Хорошо жил Колька, справно, а все эти ананасы и виски с печатями на шнурке, скорей, для форсу. Вот же сукин сын, и он туда же метит, в «новые русские». Ничего на это он не сказал, промолчал. Небось, забыл ты, Колька, как после войны мальцом ел жмых-макуху, а теперь и копчёное сало от родителей ему не по ноздре. Да, ладно, чего уж там. Хорошо, хоть самим не брезгуют, за стол сажают, а то могли бы и на кухню спровадить.

Зря он сердился, ну не то время, чтобы о жмыхе думать, да и сын к нему по-хорошему, со всей душой. Сам он, как юбиляр, сел во главе стола, слева примостилась Зинаида, а по правую руку усадили Семёна. И даже первое слово было его. Когда наступила торжественная минута, подхалимы-подлокотники, как и положено, заегозились со своим «шефом»: «Сергей Васильевич, просим вас, пожалуйста, Сергей Васильевич!»

Сергей Васильевич оказался мужик не дурак, говорит:

— Как и положено, первое слово родителю. Прошу, папаша.

Колька легонько толкнул его локтем и тихо сказал:

— Давай, тятя. Пожелай мне что-нибудь хорошее.

Поднялся Семён, ему легче было смену отпахать на тракторе, чем речь говорить на людях. Но тут особый случай. Надо. Стал говорить, может, и не складно, но сердцем, и все это почувствовали, притихли. Вспомнил Семён трудное послевоенное время, тот далёкий шалаш на покосе, родительскую тревогу и радость за сына, что первым из рода Зарецких вышел в люди. Сам дед Семён умел читать, писать и всякую цифру понимал, а сын шагнул выше его. Но это было не бахвальство, вот какие мы, деревенские, а было светлое и чистое чувство гордости за сына.

Зазвенели бокалы. Как поезд потихоньку трогается и набирает ход, всё громче и громче громыхают колёса, а уж потом загудит во всю мочь, так и гулянка. Начали степенно, потом оживились, загремела музыка, зазвенела посуда, шум, гвалт.

Когда уже освоились, Колька предложил гостям:

— Давайте попробуем знаменитое виски. Это мне наши смежники прислали, — дал знак Игорю, — наливай помаленьку.

Игорёк сломал печать, раскатал алюминиевую окантовку на горлышке бутылки и вынул, как из графина, притёртую пробку. Фу-ты ну-ты, заграница! Только что там налито?

Семён за свою жизнь, особенно на фронте, перепробовал всё, что пьют, от браги с денатуратом до трофейного шнапса, а пить виски не приходилось. Выпил, поплямкал губами, покрутил башкой и подался на кухню. Приносит бутылку и говорит:

— Гости дорогие. Я, конечно, извиняюсь, но ради шутки, прошу вас, уважьте старика. Попробуйте по капельке деревенского виски. Игорёк, разливай всем.

Колька кинулся утихомиривать отца:

— Тятя, перестань, ну, брось, прошу тебя…

А гости, наоборот, засмеялись, зашумели и первым начальник, Сергей Васильевич потянулся с посудиной. Попробовали и все уставились друг на друга.

— Что такое? Ну не отличить! Честное слово!

— То-то! Уж что, а выпивку лучше русских, хрен кто делает. Этот виски мы с бабкой делаем без этих выкрутасов, с печатями и стеклянными пробками. Мы первак осаживаем марганцовкой, ещё раз перегоняем и год настаиваем на кедровых орехах.

Ободрённый вниманием, Семён захвастал, как маленький:

— Вы ещё наши грибочки не пробовали, это вам не ананас, что по вкусу — таже капустная кочерыжка. А вот наши помидорчики, по особому старинному, деревенскому рецепту…

Гости по-доброму поддержали захмелевшего папашу.

А Семёну попала вожжа под хвост и он раздухарился: заохотило ему показать свою удаль деревенскую.

— Колька! А ну-ка, тащи гармошку!

— Та что ты, тятя! Какая гармошка? Сейчас под неё уже никто не пляшет. Ушло то время — под гармошку веселиться.

— Тогда давайте петь хором русские песни, э-эх!

— Тятя, сейчас не поют хором, эти ваши «Если Волыга, ды разальёты-си!» Сейчас в моде такое, что и слов не запомнишь, певцы, как степные акыны, каждый поёт своё. Какой уж тут хор?

Хотел Семён запеть деревенскую песню, думал, подхватят:

Но все ноль внимания. Магнитофон — на полную катушку и запрыгали, задёргались, как черти на Лысой горе.

И гуляют-то не по-людски. Бабы манерничают, да и у мужиков уже нет той удали и куража. Вот раньше в деревне гуляли, так гуляли. Песни пели весёлые, заводные, разудалые, да ещё разгульные. Любили петь «Коробейников», и такие, как «Была бы только ночка, да ночка потемней!» Э-эх! После этого так и хотелось хватить кулаком по столу, от нахлынувших чувств.