Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Ну, не может так быть! — сокрушается он.

— Может, — говорит их старший по табору с серьгой в ухе, — это вас Бог за нас наказывает. Цыган по-вашему кто? Цыган вольная птица, а не лапотник-пахарь. Лучше отпускайте нас с миром, а то ещё хуже будет. Отдавай начальник паспорта, верни лошадей, какая от нас польза? Вон, даже кукуруза, что мы сеяли, и то чахнет, и ваш колхоз так же зачахнет. Ой, не к добру это.

Все понимают, что-то тут не так, только вот в чём дело? Подключили следователя, правда, не твёрдого ума в сельском хозяйстве, да они тогда со сталинских времён все были не при уме. Зато лютого до смерти. Бились-бились, всё-таки докопались, в чём дело. А всё оказалось просто. Эти черти, оказывается, половину семян кукурузы украли, а часть перед посевом кипятили в воде, а потом сеяли. Лишь бы от них отвязались с этим колхозом.

Кинулись этих вредителей вязать и под пятьдесят восьмую статью подводить, а их и след давно простыл, причём к своим коням ещё и трёх колхозных прихватили. А паспорта выкрали.

А я тогда работал в колхозе, образования был не высокого, а потому был на разных работах, но больше при лошадях. И вот на мне-то и отыгрался следователь. А вышло всё случаем.

Направили меня подвозить семена свеклы, чтобы пересеивать эти «цыганские поля». Ладно. Запрягаю Мухортку, гружу мешки с семенами и айда на поле к агрегатам. На другой день, перед обедом нока отдыхали, я прилёг и с устатку неосторожно уснул. Нечаянно, конечно. Мухортку доняли оводы, да и пить захотелось, вот он возьми и заберись в пруд вместе с телегой и семенами. Подхватываюсь. Батюшки! Да это же тюрьма. Посевной материал, а я его как есть в пруд. Мешки от разбухших семян свеклы аж лопаются. Что мне теперь делать?

Пришлось исхитриться, сгонял в деревню за самогонкой, угостил трактористов и сеяльщиков. Те вывалили из мешков всю эту мокроту в агрегаты, и ещё моё счастье, что вакуумных сеялок тогда не было, работали на катушечных.

Посеяли. Вроде всё обошлось — ан нет! Время тогда хоть и было послесталинское, но «врагов народа» по привычке ещё отлавливали, сажали, а порой и постреливали. Но вот что интересно, кажется были все мужики свои в доску, стукачей среди них не должно быть, а на другой же день меня запихали в кутузку.

Жена ревёт, сам горюю, ведь могли определить на Колыму или Соловки и даже «вышку» дать. Всякое тогда было.

Вот тут-то уж следователь на мне решил по полной отыграться. Ни днём, ни ночью не даёт покоя, кулачищем по столу бухает, а сам рыкало ещё то, орёт, строжится, всё ищет правду:

— Ну-ка ты, Архимед… трам-тарарам, зачем телегу в воду загнал? Что, ещё хотел открыть новый закон, как развалить колхоз?

— Какой закон? Какой ещё Архимед? — Прямо удивляюсь, я же в физике был не силён, в школе всего четыре класса окончил.

— Не придуривайся. Не строй из себя глупого, лучше сознайся, контра, на кого работаешь?

— Как на кого? На наш колхоз имени товарища Будённого.

— Врёшь, сволочь! И не касайся своим поганым языком народного маршала. Говори — на какую страну работаешь? На Америку? На Иран или какой ещё другой Поганистан? Говори! — И опять кулачищем как грохнет по столу, — давай явки, пороли. И знай, не таких агентов раскалывали. Кто сообщники?

— Дык сообщик-то один — Мухортка. Знамо дело, скотина.

— Сам ты скотина! Под дурочка косишь? Не выйдет! Не таких обламывал. Давай фамилии, адреса.

— Дык ить какая у Мухортки лошадиная фамилия может быть? Одно конское звание, а адрес известный — конюшня.

И так целую неделю. Как-то слышу шум, громыхают ключи, требуют на выход и чтоб руки обязательно назад, за спину. Мода у них там такая. Ладно, можно и за спину. Выхожу. Мать честная! Что такое? Вижу — бежит наш колхозный агроном Антон Егорыч, губы трясутся, а сам руки раскрылатил и чуть не плачет.

— Стёпушка! Архимед ты наш ненаглядный! Страдалец горемычный! Спасибочки тебе огромадное. Да знаешь ли ты, что сделал переворот в сельском хозяйстве. Понимаешь?

— Да что ты, Антоша дорогой, шуткуешь? Подь ты к лешему. Тоже скажешь, переворот. Ты лучше моей Нюрке скажи, пусть в передачку шмат сала поболе ложит. Желудок у меня хоть и не гордый, но питают здесь хреновато. Да ещё про махру не забудь.

— Слушай сюда, голова два уха, — горячится агроном, — какая ещё передачка? Забудь про это. Те семена, что ты замочил, уже взошли, да такие же всходы дружные. А те, что сеяли после тебя сухими, ещё и не проклюнулись. Понимаешь?

— Та ты что! Но, честно говоря, это Антон Егорыч, не моя работа, это всё Мухортка. С него же всё началось.

— Я уже и в край звонил, а те в Москву. Короче, тебе академик Терентий Мальцев вот эту телеграмму прислал. На, читай, видишь, как хвалит за смелый эксперимент. Эта бумага тебя отсюда враз вытащит. Ты же новую технологию сева предложил в зоне рискованного земледелия! У нас в Сибири.

А следователь тут же, как змей крутился, и вдруг Антона Егорыча хвать за грудки, давай его пытать.

— Так гришь, сухие семена ещё не проклюнулись? Не твоя ли это вражья работа? Нет? Тогда кто эту сухую технологию рекомендовал? Говори! Не таких раскалывали!

— Как кто? Дак это исстари. И потом, ещё ВАСХНИЛ во главе с Вавиловым рекомендовал. Если будет дождь, то всё обойдётся, а Стёпина свекла уже в рост пошла. Он ей с Мухорткой силу дал тем, что перед посевом замочил.

Следователь видит, что остаётся без работы, сбавил напор и но новой наживку закидывает:

— Ну, хорошо. Кого надо из врагов от науки мы уже давно кокнули, а ты мне назови, какую ни есть, свежую фамилию, — и дружески по плечу похлопывает, — мы же с тобой коллеги. Ты сажаешь и мы, внутренние органы, тоже сажаем. Только вы в колхозе весной, а мы, внутренние органы, сажаем круглый год.

А время-то, как уже было говорено, послесталинское, Лаврентия Палыча тогда уже развенчали и самого кокнули, а потому народ осмелел, озубатил. Ну, и Антон Егорыч на этого следователя сам матюжищем, по-простому, по народному как загнул:

— Трам-тарарам… да ещё и в крестителя! Запомни поганец, картошка, свекла и кукуруза не подчиняются НКВД и учению марксизма-материализма. У них свои законы. Выпущай Стёпу!

— Не горячись, дядя — стал заводится уже и следователь, — мы тоже знаем учение партии и товарища Лысенко, что первично, а что вторично. Так что ты свою варежку захлопни.

— Первично — выпущай Стёпу, — горячится Антон Егорыч, — а вторично, иди ты знаеш куда? — И матерно послал далеко-далеко. — Да я за Стёпу тебе горло переем. Понимаешь, опричник?

Да как сцепились, как сцепились! Антон Егорыч на фронте был разведчиком и знал толк, как руками постоять за себя. Шум, крик. Тут набежали органы в фуражках и галифе. Разнять-то разняли, да заодно захомутали уже Антона Егорыча. Шьют уже ему политику в виде оскорбления учения марксизма и материализма.