АlshBetta - Нарисованные линии [СИ]

Зеркало возвращается наружу, устраиваясь в корзине для дезинфекции инструментов, а я приступаю к ручному осмотру.

— Это… обязательно? — в ее голосе просвечивается паника, но конец, слава богу, уже близок.

— Да. Это последний этап.

В отличие от предыдущей работы с зеркалом эта часть меня успокаивает. Я точно знаю, что делаю, и я точно знаю, что осталось немного. Первый блин всегда комом, так? Первый осмотр — самый тяжелый. Я научусь с этим мириться и стану как доктор Уотнер — непоколебимым и с начисто отсутствующим фактом стеснения. Даже с природными особенностями можно бороться.

— Вас что-нибудь беспокоит в последнее время?

— Нет.

— Если что-то есть, лучше скажите, — вздыхаю я.

Но она по-прежнему качает головой.

— Я поэтому и не хотела идти, — она облизывает пересохшие губы, делая очередной вдох, — все в порядке.

— Когда был ваш последний осмотр? — подает голос мой наставник, разглядывая за столом ее карточку.

— В ноябре, — честно признается пациентка.

— Двадцать девятая неделя? — с сомнением переспрашиваю я. Очень хочу верить, что она чего-то напутала.

Ан нет. Все верно.

— То есть, на учете вы не стоите? — изгибает бровь доктор Уотнер.

— Нет, я за этим пришла, — мисс Свон мужественно игнорирует все то, что я делаю, концентрируясь на вопросах мужчины, — мне сказали, так надо.

— Надо, — он, судя по звуку, дописывает что-то в карточке, — но неплохо бы пораньше делать это. Вам повезло, что все хорошо.

Я заканчиваю, осмотрев все то, что полагается. Наружные органы, внутренние… неужели все? Это изматывающе не только для пациентов.

— Одевайтесь, — разрешаю я, протягивая ей руку и помогая оказаться на полу. Зрелище белых носков слева и справа над моей головой еще долго будет преследовать меня в видениях. Едва ли не пробирает на смех.

— Сколько вам лет, мисс Свон?

— Двадцать два.

— Лучший возраст для рождения ребенка.

— Спасибо…

Кое-как закончив с одеванием, она снова появляется передо мной в своей нестандартной одежде. Удобнее перехватывает сумочку и с нетерпением глядит на карточку.

— Вы не делали УЗИ, — утвердительно говорит Уотнер, заканчивая с заполнением.

— Нет.

— Надо сделать, уже давно пора.

— Сегодня?..

— Можете сегодня. Кабинет триста двадцать второй, третий этаж. У них должна быть форточка в девять.

— Хорошо, — она быстро соглашается и быстро, несмотря на некоторую неуклюжесть, забирает протянутую карточку.

— Спасибо, — обращаясь к нам обоим, произносит, прежде чем выйти за дверь. Но в первую очередь, почему-то, смотрит на меня. И в этот раз без стеснения.

За этот день мы проводим еще двенадцать осмотров. Но ни один из них так, как первый, меня не выматывает. Я не краснею, не бледнею, практически не стесняюсь, и мне, почему-то, не особо интересно, морщатся или жмурятся пациентки при вводе зеркала.

Я анализирую ситуацию с мисс Свон весь ланч и уже по дороге домой, после одобрительного отзыва доктора Уотнера, тоже. Ответа найти не могу.

Когда я останавливаюсь перед своим подъездом и смотрю, как мерно люди входят и выходят через большую железную дверь, передумываю оставаться дома в одиночестве. Достаю телефон и звоню Барбаре, надеясь, что она не занята.

— Эдвард? — удивлена, но не неприятно.

— Я могу приехать?

Маленькая пауза. Крохотная.

— Конечно… все хорошо?

— Абсолютно. Буду через десять минут.

Отключаюсь, выруливая с парковки. Спидометр показывает не самую благоприятную скорость, но добраться до нужного дома удается без приключений. Я с остервенением захлопываю дверь, я выхожу наружу и делаю два глубоких вдоха теплого летнего воздуха. Легче.

Барбара ждет, достав вино и наскоро сделав свои фирменные пшеничные лепешки. Только до еды мне нет никакого дела…

— Что случилось? — получасом позже, сидя передо мной в пленяющей взгляд позе полностью обнаженной, спрашивает она. В спальне царит полумрак, солнце почти село, а из открытого окна тоненькой струйкой тянется свежий воздух. Здесь тепло, уютно и нет ничего постыдного, ничего, что стесняет и заставляет краснеть. Я потому и люблю ее квартиру. Я никогда не чувствую себя здесь не в своей тарелке.

— Не самый удачный день, — неохотно отвечаю я.

— Старые и страшные, — понимающе улыбнувшись, она подбирается ко мне ближе, целуя в щеку.

— Молодые и неопытные, — качнув головой, докладываю ей, — лучше уж старые…

Она прищуривается, прикусив губу.

За пару секунд меняет свое местоположение, пересаживаясь с простыней на меня. Обнимает руками за шею, позволяя рыжим кудрям рассыпаться между нами.

— Мне следует думать о том, что ты изменишь мне с пациентками?

Она шутит, я знаю, но почему-то шутка не воспринимается как надо.

Я фыркаю, взглянув на девушку едва ли не с отвращением.

— Бред, Барби.

Она пожимает плечами, наклоняясь к моим губам.

— Кто его знает…

— Я стесняюсь этих женщин, а не боюсь их! — выпаливаю, кое-как переборов в себе желание скинуть ее вниз. Раздражение — не лучший союзник любовников. А из меня оно вытекает литрами.

— Ладно-ладно, — успокаивающе шепчет, усмиряя мой пыл дорожкой поцелуев, — тише, это шутка.

— Не шути, — устало прошу я, — с этим — точно.

— Обещаю, — она широко улыбается извиняющейся улыбкой и выпрямляется, устраивая мои руки на своей талии, — и готова подтвердить, доктор Каллен.

Больше ни о мисс Свон, ни о «первом блине» в этот день и в эту ночь я не думаю.

Когда разрываешь все отношения с прошлой жизнью, в этом тоже есть преимущества. Во-первых, ты становишься свободнее, а во-вторых — мудрее. Я решилась сделать шаг вперед и ничуть не жалею.

Сидя здесь, в парке, на красивой резной скамеечке перед столетним дубом, смотрю на его листья, на его ствол, на то, как порхают вокруг маленькие бабочки, и не могу удержаться от улыбки.

Я улыбаюсь куда чаще, чем когда видела Фабуло каждый день.

Я улыбаюсь все последние семь месяцев.

А еще я завела Парижа. У Фабуло была аллергия на кошачью шерсть, и моей детской мечте суждено было так и остаться мечтой, если бы не случай, нас разлучивший.

В тот самый день, сбегая под дождем из ратуши, я и нашла рыжего котенка. Он был маленьким, жался к забору и жалобно-жалобно, как ребенок, мяукал. Теперь мы всегда вместе.

А сладости? Он избегал сладостей, боясь поправиться, и запрещал есть их всем вокруг себя. Я с трудом умудрялась купить немного лакомств, когда его не было дома. Мама еще в детстве выставила мне диагноз, глядя на то, как таскаю и таскаю конфеты из плетеной вазочки: «без шоколада тебе не жить». Это было чистой правдой.

Сейчас, конечно, мои предпочтения пришлось подкорректировать под новую ситуацию, но я не жалею. Сейчас я не жалею. И пусть Элис недоумевает, как можно наслаждаться таким положением, я наслаждаюсь.