АlshBetta - Мужчина без чести [СИ]

— А ужин с Эсми? Ты помнишь? — он звонил. Почти сразу же после того, как поговорил с матерью. И Белле такая идея показалась замечательной (ну конечно же!..). А теперь она забыла?

— Да, — девушка серьезно кивает, закрывая шкаф и развеивая его сомнения, — и я завернула большую часть «Омара» с собой. Но неужели ты откажешься снять первую пробу с горячего и только что приготовленного блюда, gelibter?

Белла знает ответ, а потому так хитро улыбается.

Знает его и Эдвард.

Он еще расскажет Белле о первом рабочем дне. Он еще вспомнит Броуна и лосось… он упомянет слова Элиота, но все это — потом. Не сейчас. Не в эту минуту.

Впервые за весь день, Эдвард, улыбнувшись шутливо и расслабленно, закатывает глаза, взмахивая рукой в знак дозволения:

— Ладно уж, миссис Каллен, давайте сюда вашего «Омара»!

Переехать из Берлина в Сиэтл Карлайла заставили финансовые трудности. Он, будучи юношей двадцати лет, не смог выплатить все семейные долги на родине и вынужден был продать старый родительский дом и искать счастье за океаном, куда его пригласили на бесплатную стипендию с комнатушкой в тесном общежитии. Юридическое право ему посоветовал изучать еще отец, Карлайл-старший, и он искренне считал это своим призванием. Наверное, поэтому так уверенно и пробивался к заветному Олимпу — безбедному существованию.

Ему было тридцать три, когда попытка «выйти в люди» наконец увенчалась успехом, и, выиграв крупное дело, Карлайл получил все, о чем мечтал: большой дом возле озера, дорогую машину и чудесный гонорар, на который еще одну такую машину можно было приобрести.

Разумеется, почувствовав вкус истинной жизни, ему не хотелось растрачивать себя по пустякам. После стольких лет лишений, после стольких беспочвенных попыток вырваться из замкнутого денежного круга, он был наконец-таки счастлив и обеспечен! Так что, когда Каллену-старшему предложили дело за каких-то пять тысяч гонорара, он поспешил ответить отказом. Еще чего!..

Но потом, поразмыслив и придя к выводу, что излишняя гордыня и горячность может отобрать у него все только-только приобретенное, сам (!) перезвонил в контору и взял работу на себя.

Так он познакомился с Эсми Плэтт, обвиняемой в убийстве мужа.

При всем своем недоверии к людям, при всем цинизме к их чувствам и мыслям, как юрист, а уж тем более ко внешности, в милой, едва ли не по-детски сложенной молодой женщине с ангельскими зелеными глазами он не смог увидеть хладнокровную убийцу. «Проникся душой», как много раз потом говорил. И выиграл дело, доказав, как и было на самом деле, что депрессивный Чарльз Плэтт застрелился сам, а уликами, оставленными против жены, намеревался отомстить ей за давнюю измену.

Они поженились в январе тысяча девятьсот восемьдесят третьего. Тогда же переехали в новый дом, еще больше прежнего, еще дороже, в престижном районе. А через год родился Эдвард.

И сегодня, подъезжая к тому самому дому, где провел и детство, и юность, Каллен впервые, не глядя на волнение от предстоящего ужина, ощущает застарелую тоску по этому месту. По улыбке Эсми и ее малиновым пирожкам и по приездам бабушки Кейт с неугомонной тетей. Эта часть — часть детства, ушедшая уже давным-давно, — вызывает трепет и грусть. Что, конечно же, не укрывается от Беллы.

— Чудесный дом, — мягко шепчет она, отстегивая ремень безопасности и пожимая его руку. У нее сейчас точно такое же выражение лица, как пару дней назад, в вечер очередного примирения и признания собственных слабостей.

Эдвард помнит его в мельчайших подробностях. Тогда был задет вопрос, подрывающий все то, что в нем каким-то чудом осталось после восемнадцатого…

Она заговорила об этом после обеда. Робко постучавшись в ванную, где он брился, замерла в дверном проеме, кусая губу. По сравнению с выражением, которым его встретила меньше часа назад, сейчас лицо было едва ли не в скорби.

— Это?.. — тихонько зовет, протягивая вперед брошюрку, что держит в руках.

Эдвард недоуменно оборачивается, взглянув сначала на жену, а только потом на бумажку.

И почти сразу же понимает, почему она расстроена. Увидела…

— Макулатура, — кое-как преодолев вставший в горле комок, бормочет мужчина. Тщетно старается сделать вид, что ничего не произошло, продолжая прежнее занятие. Но зеркало в ванной большое, и Беллу прекрасно видно. Каждое ее движение и каждую эмоцию.

— Я просто предложила…

— Я отказался.

Ее глаза, кажется, на мокром месте.

— Насовсем?

Вот черт!

— По крайней мере, на ближайшие месяцы, — бритва, черт бы ее побрал, дрожит. Вот-вот выпадет из пальцев. А спокойного тона все меньше.

— Именно в ближайшие месяцы тебе и нужно… — осторожно говорит Белла, впустив в голос немного твердости, не свойственной ей в последние дни, — это тот период, когда…

Эдвард вздрагивает, мысленно дополнив предложение до конца, и, конечно же, режется. Лезвие острое.

— Хватит! — мимолетная боль, резанувшая кожу, отражает недавнюю, вполне ощутимую. Является прямым ее напоминанием. Это, наверное, и выводит из себя. Мужчина повышает голос и переходит на ранее недопустимые нотки грубости. Почему-то кажется, что только они смогут помочь.

Белла опускает глаза, что есть мочи закусив губу. Не щурится, не моргает, не упрекает его. Тихонько, незаметно вздыхает, оставляя в покое дверной косяк и самого Эдварда.

Только брошюрку забывает. На стиральной машине, повернутую как раз той стороной, что Каллен ненавидит. Где синей ручкой, едва ли не до порванной бумаги, замазаны номера телефонов. Осталась только пометка их назначения, вводящая в полнейший ужас: «психолог».

Белла уходит, прикрывая за собой дверь, и Эдвард физически чувствует ее разочарование. В нем. В ответе. В решении касательно консультаций…

Он стоит посреди ванной, перед зеркалом, упираясь кулаками в умывальник, и смотрит в зеркало. Смотрит, подмечая каждую черту лица, каждое шевеление мышц, отвечающих за эмоции. И тонкую струйку крови, медленно текущую вниз, тоже замечает. Понимает ее предназначение.

Отвратительно горько и отвратительно беспросветно.

Но никак нельзя помочь и нечем исправить.

Мысль о том, что незнакомый человек мало того что узнает, а еще и будет давать ему советы по случившемуся, доводит Эдварда до самого настоящего озноба и рези в глазах. Они и сейчас мокрые, они и сейчас не держат слезы больше минуты, а тогда…

Впадать в истерику перед женой и доктором совершенно разные вещи, он понимает.

И Эдвард не допустит, чтобы это случилось. Никогда. Ни в коем случае.

Хватит и того, что он уже пережил…

Конечно, потом она вернулась. Конечно, потом, осторожно погладив по спине, получила разрешение обнять и, покачав головой, к чертям смяла злосчастную бумажку. Чуть не расплакалась сама, завидев тоненькую кровавую дорожку на его коже, смешавшуюся с соленой влагой. Пообещала: «Потом». Согласилась: «Не время». И больше на тему доктора-мозгоправа не заговаривала…