Фан Фан - Пейзаж

Отец объявил дочерям, что Седьмой согласился прийти поужинать.

— Тогда давайте сначала у меня, — предложила Дасян.

— Нет, нет, нет, — поспешно возразила Сяосян. — Сначала у меня!

— Да в твою развалюху он и зайти побрезгует! — парировала Дасян.

— Ага, самой не больно надо, но другому не уступишь! Ты же хорошо живёшь, чего тебе?

— Так живу хорошо, надо и о детях подумать!

— А я вот просто соскучилась по братцу!

— Раз ты его так любишь, что же в детстве о нём так не пеклась?

— А ты чего? Ты ведь старшая, а вообще о нём не заботилась!

Слово за слово — и вскоре обе ругали друг друга по матери, хотя, если так подумать, зря — мать-то у них была общая.

— Чего вы спорите? Позовём к нам. Вы обе будете хозяйками, угощение хорошее приготовите, водки хорошей поставите. Я с ним выпью, как отец с сыном, а вы как раз за столом и поговорите, о чём хотите.

Сёстрам идея пришлась очень по душе.

Когда Седьмой переступил порог отчего дома и увидел слащавые улыбки Дасян и Сяосян, чуть не блеванул прямо там. Как обычно, мимо то и дело проходил поезд, и весь дом легонько потрясывало. Столик вытащили на середину комнаты, сверху на него положили круглую столешницу. [34] В Китае во время застолья принято сидеть за круглым столом, иногда ещё и вращающимся. Расставили всякие закуски: сосиски, маринованная говядина, арахис и всё в таком духе, достали водку «Башня жёлтого журавля». [35] «Хуанхэлоу» («Башня жёлтого журавля») — дорогой сорт гаоляновой водки, производится в Ухани уже более ста лет. Отец, щурясь от удовольствия, понюхал горлышко бутылки и облизнулся. Потом налил три рюмки. Он позвал ещё и Старшего. Они втроём — отец, Старший и Седьмой — уселись за стол. А женщины — мать и сёстры — стояли рядом, то и дело подкладывая мужичинам закуски и скромно интересуясь у Седьмого, как ему водка, вкусное ли мясо, как орешки? Седьмой никак не мог взять в толк, ради чего всё это. Ему казалось, что он в гостях у каких-то незнакомых людей.

После трёх рюмок у отца развязался язык.

— Седьмой, малыш, нельзя всю жизнь жить вдвоём, без деток!

— Ты к чему ведёшь?

— Нужен сын. Ну а зачем ты всего добивался, если передать-то это некому?

— Отец прав, — вмешался Старший. — Вот ты стал большим человеком, а помрёшь — и всё? Нужен наследник, преемник!

Седьмой молчал. Резон в их словах, конечно, был. Ну вот изменил он свою судьбу целиком и полностью, а что дальше? У него же не будет детей и внуков, которые станут гордиться тем, как он ради этого боролся. Тех, кто сможет насладиться плодами его стараний. Так, получается, всё зря?

— Послушай, малыш, вы же можете усыновить!

— Вот, например, мой средненький, — встряла Сяосян. — Ты же его видел, он у меня крепыш и хорошенький такой, будет тебе опора в старости, жаль, конечно, отрывать кровиночку от сердца, но что поделать!

— Твоего сына? — переспросил Седьмой.

— Да, его, — сказала Сяосян, подкладывая ему куриную ножку. — Он очень хороший мальчик!

— Да не слушай ты её! Она этого ребёнка прижила с каким-то крестьянином из Хэнани, да и мальчик — ни рожи ни кожи. А вот мой Третий — настоящий талант. Немного постарше, правда, но усыновить всё равно можно.

— Ты про Сань Мао, что ли? — ещё больше удивился Седьмой.

— Про него, он всё время говорит, что больше всех на свете уважает Седьмого Дядюшку!

— Да твоему Сань Мао уже пятнадцать, какое усыновление?

— Всяко лучше, чем ребёнок бог весть от кого!

Между Дасян и Сяосян опять завязалась перепалка. Седьмой не знал, что и думать, смотреть на происходящее было тошно. От вида богато накрытого стола ему стало вдруг противно — как будто его пытались отравить. Он встал и заявил отцу и брату:

— Я больше не хочу.

Отец прикрикнул на орущих сестёр и сказал:

— Да ладно тебе, посиди ещё. Не хочешь с отцом говорить — так хоть с братом бы пообщался.

— Хочет идти — пусть идёт. Но сперва давай начистоту. Я знаю, чего ты в детстве натерпелся дома. Как говорится, без страданий нет пути к успеху. Но теперь ты выбился в люди, а большому человеку нельзя без наследника. Дети Дасян и Сяосян — твои племянники. Вы связаны по крови. Конечно, ты можешь усыновить кого угодно, но всегда лучше усыновить родную кровь. Мы никогда не признаем чужих детей.

— Мне надо подумать, — произнёс Седьмой.

Стоило ему выйти за порог, как сёстры снова начали орать. Даже когда он отошёл уже далеко, до него ещё доносились пронзительный визг и громкие крики. Седьмой словно возвратился обратно в прошлое. В страхе он ускорил шаг, откуда-то из самой глубины тела возникла дрожь. Наконец он не выдержал — остановился, опершись о какое-то дерево, и его стошнило. Казалось, его тошнило не только едой, но и страхом и дрожью. После он поднял голову и посмотрел на серое, мрачное небо. «Интересно, когда и почему моя семья усыновила меня?»

Через три дня он снова зашёл к родителям и объявил отцу:

— Я сходил в приют и усыновил мальчика, ему всего годик. Мне всё равно, признаёте вы его своим внуком или нет, но знайте — он мой сын!

С этими словами он повернулся и гордо вышел. У отца просто челюсть отвисла. Хотелось выругаться, но он не стал. Он боялся ругать Седьмого. Для него Седьмой был не его сын — а сын китайского правительства.

В Хэнаньских сараях понастроили много новых домов. Прежние хибары с деревянными перегородками, словно тощие девчонки в лохмотьях, «маленькие невестки», попавшие в новую семью, [36] В традиционном Китае существовал обычай: просватанную девочку уже с малых лет отдавали в новую семью на воспитание. скромно стояли рядом с новыми домами — нарядными девушками-невестами. Поговаривали, что скоро построят новый вокзал в конце Строительного проспекта и похожий на христианский собор вокзал Ханькоу перестанут использовать. Железные дороги, идущие через весь город, уступят место современным шоссе. Халупы рядом с шоссе снесут, а на их месте построят высотки.

Соседи были вне себя от радости, целыми днями обсуждали, почём государство компенсирует снос дома, как выбить из чиновников побольше, выторговать компенсацию повыше, а то пусть дадут не одну квартиру — а несколько. Только отец хмуро отмалчивался. «Без поезда я не засну, — бурчал он. — Если жить в высотном доме, то будет не хватать энергии земли, если далеко от не — долго не протянешь. А с Восьмым как быть?» Последнее время отец полюбил сидеть у окна. «Один Восьмой остался со мной», — частенько бормотал он.

Я понимал, что больше не смогу быть рядом с отцом и матерью. Эти двадцать с лишним счастливых лет меня согревала любовь моих родных. Тёплая земля сохраняла моё слабое тельце. Над ней сияло чудесное зарево жизни. Мимо, оглушительно грохоча, торжественно пролетал поезд, а брызги его огней золотыми искрами освещали комнатку отца. Как она будет без отца? Я не мог даже представить.