Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Еле «уломали» вместе с замполитом. Капитан оставался при своем мнении, очень скептически отнесся к их интерна­циональному эксперименту, но пошел на компромисс:

- Ладно, но срок - две недели, и ни дня больше. Посмот­рим, что получится и что вы запоете. А пока ваша авантюра кончится конфузом, пускай Рева остается на месте. Ровно через четырнадцать дней приеду и адвоката, - кивнул на замполита, - привезу ткнуть носом. А тебе, Бакульчик, больше всех достанется...

На прожекторе Гоцицидзе оживал просто на глазах, про­являл такое усердие и смекалку - диву давались. Все отды­хают, а он по собственной инициативе, жертвуя сном, тре­нируется на прожекторной площадке водить луч под углами, по сегментам азимута, изучает матчасть, принцип работы узлов и агрегатов. Зеркало-рефлектор, за которое нес ответ­ственность как второй номер, начищал до блеска каждый день, хотя по инструкции достаточно раза в неделю. Спра­шивал, переспрашивал, что-то записывал, делал все с величайшей охотой, казалось, готов пожертвовать даже собой - лишь бы получилось как можно лучше да заслужить похва­лу, Одно, что делал без охоты, - кашеварил на кухне: и не умел, и свинина, с которой приходилось иметь дело, вызы­вала у него нечто большее, чем отвращение. Пометил заруб­ками свою миску, ложку, кружку, бдительно следил, чтобы кто не подменил или попользовался. Праздником души и желудка для него было, когда с заставы принесли не свини­ну, а говядину. Договорились отдавать ему все мясо, по­скольку ежедневно съедали его норму свинины. Гоцицидэе отнекивался, но, чувствовалось, был очень благодарен и сча­стлив.

К его «чудачествам» привыкли не сразу. Они и впрямь не укладывались ни в какие разумные представления, вызыва­ли, мягко говоря, удивление. Взялись, особенно Супрунов, Соболев, за активную воспитательно-разъяснительную рабо­ту.

- А чтоб вам дал жрац лошад? - сокрушенно, как-то ви­новато спросил Леша, и его вопрос был таким неожиданным, что растерялись, представив себя в Лешиной ситуации, от­стали - кажется, стало доходить, что есть разные люди, с разными обычаями, представлениями, приемлемыми для одних и совсем неприемлемыми для других.

А все же нельзя было без улыбки наблюдать, как стара­тельно, с песочком выдраивает Гоцицидзе кастрюли, прежде чем начать варить себе постный суп и кашу, которая отлича­лась от супа только тем, что не жидкая. Подумал: надо по­просить у старшины две маленькие кастрюльки для Леши, удивившись, что этого не сообразили, когда тот мучился, опасаясь нагрешить, на заставе.

Но принесенные маленькие кастрюльки, врученные ему, на удивление вызвали у Леши не радость, а огорчение.

При каждом телефонном разговоре капитан не без подко­вырки интересовался: «Ну, как там твой кацо?» И сомневал­ся, что Гоцицидзе проявляет себя самым лучшим образом. Как и обещал, прибыл вместе с замполитом ровно через две недели, увидел Гоцицидзе в прекрасном настроении, с жи­вым блеском в глазах, поправившимся, даже по-русски изъ­яснявшимся лучше, удивился. Затем устроил ему придирчи­вый экзамен на знание и практическое исполнение обязанностей всех номеров расчета, техники, пораженный, погро­зил пальцем: ну, Бакульчик! Обратился к Реве:

- Десять минут на сборы. Делать тебе тут больше нечего.

Попрощались с Ревой на ходу, даже не верилось, что сюда он больше не вернется...

А вскоре пришло время расставаться и с Супруновым - его демобилизовывали с первой партией вместе с Ревой. Супрунов оставлял в деревне маленького сына и, в отличие от других, не скрывал своего отцовства. Сообщили с заставы о дате демобилизации за четыре дня. Он, конечно, очень ра­довался долгожданному сообщению, однако что-то, а что - нетрудно догадаться, омрачало эту радость.

- Командир, - попросил, - из меня уже, сам знаешь, какой работник... И вам надо привыкать управляться вчетвером, пока укомплектуют салагой. Похожу я эти дни к своим, к Элке. Дом надо утеплить, попилить и поколоть дрова, чтобы зимой не околели...

Возвращался ночевать на прожектор молчаливый, мрач­ный, ворочался, долго не мог заснуть, а может, и вовсе не спал, извел себя за эти дни. А когда прощались, попросил:

- Ребята, не знаю, приеду я сюда или нет, скорее всего - не приеду. Я буду очень благодарен, если, пока вы здесь, помогли бы, чем можете, моим... Хотя бы летом привести в порядок дрова. Салаг пошли, командир, на часок-другой - пускай потягают пилу, помахают топором вместо физзаряд­ки. Эту зиму будут в тепле, я все сделал. Кстати, командир, прости, что не признался: пять повозок столбиков, когда во­зили, я Элке сгрузил. И еще прости, что врал, будто почтальонки не было дома, когда срывался: часок-другой с дро­вами управлялся. На эту зиму хватит, может, и останется. А там... Вот так... - выругался с досадой. - Дал черт связать­ся!..

Грустно расставаться с демобилизантами, очень грустно. Даже если не успел, как с Супруновым, съесть вместе не то что котел, а и приличную кастрюлю солдатской каши. Вот Супрунов доел свой третий котел, а тебе еще хлебать да хле­бать, служить, как медному котелку...Входила в свои права поздняя сааремская осень - серая, унылая, мрачная. Затяжные шторма с лютыми шквалистыми ветрами понемногу укрощали, смиряли свой нрав, море, су­шу обволакивала беспросветная тьма. Светлое время, если его так можно назвать, убывало с катастрофической быстро­той: сутки-двое - и куцый день уже на полчаса короче, не успеет наступить рассвет, как начинаются сумерки. Эх, с такой бы быстротой бежали армейские дни! Но поздней осе­нью, когда рассветы встречаются с закатами, время замира­ет, его отсчет ведется только по часам, а стрелки ползут медленно-медленно - совсем не так, как летом.

Штаб спускал невероятные графики: то светить с пятна­дцати до двадцати трех, то наоборот - с часа до девяти, а чаще практически круглые сутки с трех-четырехчасовыми интервалами для отдыха. Прерванный сон - хуже всего, те­ряется всякая ориентация во времени. Кроме всего, управ­ляться приходилось вчетвером, пополнение ожидалось к Но­вому году, а может, и попозже.

Плановые занятия по боевой и политической подготовке, расписание которых регулярно спускали штаб и полит­управление округа, сами по себе свернулись - не будешь же проводить их с одним-двумя человеками, смешно занимать­ся строевой или тактикой в кромешной тьме. И вообще: все учено-переучено, говорено-переговорено, изрядно надоела вся эта зарегламентированная «от и до» формалистика. Зам­полит не требовал отчетов - он человек умный, понимал.

Беспросветная тьма порождала непонятную угнетенность, раздражительность, глухую апатию. Когда одолевали тоска и уныние, брал прихваченную с собой в армию книжку Есе­нина, начинал читать.