Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали...

Читал для себя, но в голос, вслушиваясь в звучание, мело­дию грустных строк. Ребята притихали, тоже вслушивались, и их лица добрели, светились каким-то непонятным светом. Даже Гоцицидзе со своим несовершенным русским прони­кался мелодией, просил читать еще и еще. Какая-то магиче­ская сила была в простых, грустно-печальных стихах, льющихся будто из самого сердца, понимающего тебя, твои боли и горечи поэта. И эти простые, незамысловатые слова складывались в печальную и вместе с тем пронзительно- светлую мелодию, согревали измученную тоской душу. Ка­залось, все должно быть наоборот - лечить тоску должны веселые, бодрые слова и строки, но не лечат, нагоняют еще большую тоску и уныние.

Есенин это хорошо, но не будешь читать стихи бесконеч­но. Надо еще найти некое практическое занятие, способное захватить всех, скрасить время.

На складе в гараже валялся неведомо когда и кем завезен­ный, на вид совсем новенький ветряк - видимо, намерева­лись электрифицировать хату-казарму, но почему-то не смонтировали, бросили лежать мертвым грузом. Идея запо­лучить настоящее электроосвещение захватила всех, осо­бенно «технаря» Соболева, на знания которого возлагались особые надежды.

Прозвонили обмотку генератора - все в порядке. Прове­рили все, что можно проверить, и дружно потащили на выш­ку. Прикрепили к перилам скобами и надежными болтами, протянули в хату провода. Но ветряк, несмотря на приличный ветерок, не желал вращаться и вырабатывать электро­энергию. Меняли клеммы, провода и проводки - все тщетно. Трижды спускались вниз и затаскивали обратно, проверяли каждую детальку, каждый проводок, а лопасть по-прежнему не слушалась ветра. Три недели бились, недосыпая, отчаяв­шись, бросили на прежнее место - пускай лежит, ждет луч­ших времен и лучших мастеров.

Вскоре начались, неприятные морозцы, но они принесли какое-никакое просветление. Солнце, правда, едва успевало вынырнуть из моря, как тут же утопало. Зато луна забиралась почти в зенит, а когда скатывалась за горизонт, то рос­сыпь звезд на морозном небе оставляла хоть какой, но свет. Обледенели камни, вышка, дорога, тропы, двигаться стало труднее. Морозы крепчали, изо дня в день становились су­ше, здоровее. Голос моря приобретал притишенно-глухие тона, оно менялось на глазах. Волны откалывали от берега наледь, образуя шугу. Она смерзалась, ломалась на более крупные льдины, которые лезли одна на другую, слоились, ломались. Это месиво вновь смерзалось, выталкивалось на берег, примерзало накрепко, прирастало и прирастало, вспу­чивалось ледяными нагромождениями, захватывало все большую и большую территорию, пока не вставало намерт­во, ощетинившись торосами до самого горизонта. Потом из-за торосов вылезла туча, повалил спорый снег - и все вокруг стало празднично-белым, торжественным, торосистое море воссоединилось с каменистым берегом, и трудно было по­нять, не зная, где кончается одно и начинается другое. Толь­ко с вышки через оптику можно было рассмотреть на самой линии горизонта рябящуюся синь - там фарватер, изредка проползают в одном и другом направлении маленькие, слов­но игрушечные, кораблики, класс и принадлежность которых легко определить по плакату, висящему тут же в застекленной будке.

Новый год встретили по старой погранично­-прожекторной традиции: ровно за минуту до двадцати четырех вспыхивают все прожекторы на островах. Лучи подни­маются вверх, нащупывают точку встречи ровно в двадцать четыре для приветствия Нового года и коллег- прожектористов с его приходом. Как ни запрещает-искореняет эту традицию высокое начальство - и разжало­ванием, и «губой», а новогодняя световая вакханалия повто­ряется, при благоприятных метеоусловиях видна на Готлан­де, даже континентальной Швеции.

Пронесло, никто даже не пожурил за грубое нарушение графика и грубейшее - инструкции, категорически запре­щающей поднимать луч вверх, чтобы случайно не ослепить какой-нибудь самолет, демаскироваться на сопредельной территории. Возможно, начальство махнуло рукой: никаких авиатрасс здесь не проходит, и дураку понятно, что распо­ложение прожекторных станций для сопредельной стороны не представляет никакого секрета.

В декабре, как и ожидалось, на заставу прибыло из «учеб­ки» молодое пополнение. Позвонил замполит и сообщил: есть один литовец. Интернациональная идея имела все шан­сы стать реальностью, но не раньше, чем через месяц, - мо­лодые должны адаптироваться, пройти стажировку, позна­комиться с флангами, походить младшими наряда и... при­нять «присягу»: «я, молодой гусь, перед старыми клянусь...» Правда, по желанию. В отличие от воинских частей, той же «мазуринской гвардейской», на заставах эти «присяги» про­сто забавка, нечто вроде солдатской художественной самодеятельности, ритуальная хохма-пародия, как праздник Неп­туна у моряков. Никто никого не принуждает к этой «прися­ге», все добровольно и весело, но без участия начальства.

Сразу после Нового года был по делам на заставе и по­просил капитана ускорить укомплектование штата прожек­тора, мало надеясь, что начальник заставы согласится до ис­течения срока стажировки.

- Значит, путь на интернационал? - усмехнулся капитан.

- Мне замполит уши прожужжал. Значит, литовца?

- Так точно...

- Даже не взглянув, не познакомившись?

- Все будет нормально, товарищ капитан.

После Гоцицидзе начальник заставы проникся полным доверием к организаторским и воспитательным талантам начальника прожекторной станции и теперь не возражал:

- Ладно, забирай, хотя этого лося следовало хорошенько погонять по флангам. Но интернационал есть интернацио­нал, ради него на что не пойдешь... - Связался по телефону с дежурным: - Бедрис у нас не в наряде? Тогда быстренько его - ко мне!

Через минуту в кабинет буквально ввалился атлет метра под два ростом с массивным лошадиным лицом и с легким акцентом доложил:

- Товарищ капитан! Рядовой Бедрис по вашему приказа­нию прибыл!

Бог ты мой, подумал, разочарованный, только такого гро­милы не хватало! Ведь ожидал увидеть худощавого паренька в обвисшем после «учебки» кителе, а тут такое чудо-юдо...

- Знакомься, Бедрис, - показал капитан: - Это - началь­ник прожекторной станции младший сержант Бакульчик. С сегодняшнего дня поступаешь в его распоряжение.

- Как? - не понял Бедрис.

- Будешь проходить службу на прожекторе. Что и как - расскажет младший сержант. Ясно?

- Так точно! - вытянул по швам огромные, как лопаты, ладони Бедрис.

- Коль все ясно, доложи своему командиру отделения и через полчаса будь готов отправиться с младшим сержантом Бакульчиком к новому месту службы.