Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

- Нет, был вполне лоялен к Советской власти. Писал хо­рошие стихи и о Ленине, но в основном далекую от полити­ки лирику.

- Это хорошо, что без политики, - похвалил замполит и искрение признался: - В стишках я - полный профан. Воз­ненавидел их еще в школе, когда наизусть учить заставляли. Плохо, конечно, стыдно кому говорить, но не могу переси­лить себя, взяться читать. Так что смотри сам...

Очень довольным остался и реакцией белогвардейца на революционно-патриотический фильм, посоветовал поддер­живать контакты, воздействовать в правильном направле­нии:

- Чего бояться?! Нас, коммунистов, не собьешь с пра­вильного пути, мы сами кого угодно перевоспитаем...

На прощание он, Бакульчик, уговорил его взять на время и познакомиться, чтобы быть в курсе, томик Есенина. Брал неохотно, ради приличия, а через два дня позвонил:

- Знаешь, а понравились, очень понравились. Вот это стишки! Такие бы в школе учили! Дал жене, она уже поло­вину наизусть выучила...

***

Следующая встреча с белогвардейцем в его доме порази­ла, оставила гнетущее, удручающее впечатление. Такой бед­ности и представить себе не мог, даже не верилось, что в наше время кто-то может жить в такой вопиющей нищете. Нары вместо кровати, три старые-престарые табуретки, ско­лоченный из грубых досок стол, гвозди в стене с висящей обветшалой одеждой - вот, пожалуй, и вся обстановка. Не­добрым словом вспомнил Супрунова: нашел у кого воро­вать! Заметив его смятение, старик пояснил неохотно:

- Распродал все, когда покойница, - перекрестился, - цар­ствие ей небесное, хворала... - И не захотел дольше распро­страняться на эту тему, пригласил к книжным полкам.

Было видно, что ему неловко за свою нищету, но держал­ся с подчеркнутым достоинством, не требуя ни понимания, ни сочувствия.

Книги на самодельных, грубо сколоченных полках зани­мали почти всю стену. Они были старые - дореволюцион­ные и в прошлом веке изданные, на русском и иностранных языках. В основном художественная литература. Классики немножко знакомые и совсем незнакомые авторы.

- А здесь, молодой человек, - с торжественным волнени­ем показал хозяин, - прижизненные издания Гоголя, Лер­монтова, Тургенева, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, графа Льва Толстого, Достоевского. Есть и Александр Сергеевич...

Как вежливый гость, брал с полки томики, листал пожел­тевшие страницы. Это было очень интересно, но не настоль­ко, чтобы впадать в неистовое восхищение, - Пушкина, Го­голя, Толстого можно прочитать в современном правописа­нии, не спотыкаясь на разных «ятях». Хозяин, видимо, ка­ким-то образом, прочитал его мысли, грустно вздохнул:

- Боюсь, после меня все это выбросят в утиль...

Хотел решительно возразить, успокоить старика, но тот быстренько взял с полки тоненькую книжицу и предложил как-то уже безразлично:

- Полюбопытствуйте...

Это была книжечка Сергея Есенина «Голубень». Поднял обложку - мелким кругленьким почерком с наклоном свер­ху вниз написаны фамилия и имя хозяина и еще несколько слов. А ниже - покрупнее «С. Есенинъ». И сразу отпали все сомнения, хотя почерка Есенина никогда не видел. Бережно, с волнением держал реликвию: подумать только - эта кни­жица помнит глаза, руку самого поэта! Пронзило: возможно, и те старые томики, которыми так гордится старик, помнят руки, глаза Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова... А он, невежда, о «ятях»!.. Почти машинально возвратился к полке, осторожно, бережно потрогал, погладил корешки книг. По­стоял задумчиво, еще раз посмотрел внимательно на кни­жечку Есенина, протянул ее хозяину, виновато попросил:

- Расскажите, пожалуйста, все, что помните о поэте...

Старик смотрел потеплевшими глазами.

- Да, собственно, и рассказывать не о чем, а фантазиро­вать, брать грех на душу не хочу, - тихо молвил он. - Не бу­ду вешать вам лапшу на уши: мол, были с Есениным зака­дычными друзьями. Просто, нас тогда, как, впрочем, вижу, и ваше поколение сегодня, буквально ошеломил высокой по­эзией юный, златовласый, с внешностью ангела - посланца небес поэт. От его поэзии исходило что-то неземное, непо­стижимое. В нем усматривали прямого преемника Александра Сергеевича. Даже имена Александр Сергеевич и Сергей Александрович казались знамением. Ходили на выступле­ния, искали встреч чаще всего в ресторанах и иных питейных заведениях, где он бывал с компанией, мы тоже любили погусарить. Так и познакомились, могу добавить: гуляли навеселе по московским улицам, раза три помогал Сереже, простите за такую фамильярность, добраться домой... Да ничего существенного, главное - его поэзия... Если вас инте­ресует более существенное, могу припомнить о встречах с Андреем Белым, Николаем Клюевым, Игорем Северяниным.

С Северяниным, когда он поселился в Эстонии, встречались часто, даже дружбу водили. Попомните меня, и эти поэты рано или поздно возвратятся из забвения, как и Есенин, хотя, конечно, это разные величины.

Он, Бакульчик, был разочарован, что ничего, кроме весьма неприятного - злоупотреблял алкоголем, - о поэте не узнал от белогвардейца. Взял почитать книжки символистов, има­жинистов и прочих. Впечатления они не произвели, запало в душу разве что одно стихотворение Мирры Лохвицкой «Я хочу умереть молодой», и то, видимо, потому, что было близким к есенинским мотивам. Но стал постоянным чита­телем библиотеки белогвардейца. Там было много, очень много интересного. Старался набрать книг как можно по­больше - часто ходить и видеть его нищету было невыносимо тяжело, неловко: жег стыд, что человек, знавший Есени­на, бывший с ним на «ты», доживает свой век в таких усло­виях, и не покидало чувство собственной вины перед этим человеком, хотя плохо представлял, в чем его, Бакульчика. личная вина. Хотелось как можно больше узнать о нем, кто он, при каких обстоятельствах попал сюда, однако старик тактично и решительно уходил от этих вопросов, будто от­резал свое прошлое, не хотел возвращаться сам и пускагь туда кого бы там не было. Сообщил только, что родом из Тверской губернии. Где та Тверская губерния, именем како­го революционера нарекли город Тверь, - он, Бакульчик, ине знал, а спрашивать у старика, демонстрируя свое невежество, постеснялся...

***

С наступлением долгих дней работы поубавилось. В кон­це мая давали один-два «луча», а в первой декаде июня вовсе перестали. Поступила команда везти прожектор в отряд на плановую профилактику и ремонт. Сняли с колодок свой «ЗИС-5», переключили с «генератор» на «ход». Соболев с трепетной радостью - наконец порулю, выехал из гаража, покатались, съездили на заставу за продуктами, затем Собо­лев задним ходом пристыковался вплотную к прожекторной площадке, выкатили прожектор в кузов, закрепили, зачехли­ли, назавтра утречком втроем, оставив Шпаковского и Бедриса, поехали в Кингисепп.