Денис Коваленко - Радуга в аду

Раздался звонок в дверь.

— О! — подскочил Серегин отец. Побежал, открыл дверь, — ну наконец-то! — вскричал он радостно.

— Дверь вы заказывали? — в проходе стояли два мужика.

— А-то! Конечно, мы! Вот, дверь теперь железную ставлю, — крикнул он гостям, — довела сестра, сволочуга. Всем же треплется, что у меня семнадцать тысяч долларов в серванте спрятаны. Теперь, вот, дверь железную ставлю. Заходите, мужики, заходите, — приглашал он, — а то — семнадцать тысяч! Да откуда у меня такие деньжищи. А ведь все думают. А у нас тут наркоманы всякие, ворье, они же разбираться не будут, кто тут дура — сестра или кто! Они же всем бритвой по горлу. Вот — дверь ставлю. Мужики, давайте водочки.

— Нет, мы на работе, — замялись мужики.

— Работа не алитет, в горы не уйдет. А то — семнадцать тысяч за шкафом, а водочки, оно ж надо для работы, — частил Серегин отец. Мужики переглянулись.

— Дверь-то будем ставить?

— Конечно! Боря! — Серегин отец вернулся к столу, — Боря, вот скажи мне, ведь сволочуга сестра, ведь так! Ну скажи. У меня, что ли, денег — куры… У меня денег… Во, — он показал свои тертые бугристые ладони, — я своим трудом все, я слесарь шестого разряда, а она, подлюка. А знаешь, во сколько мне эта дверь бронированная обошлась, знаешь? — пол моей зарплаты! — он в сердцах отмахнулся.

Мужики стали устанавливать дверь. Серегин отец вдруг внезапно приуныл, сидел на стуле, голову в ладони упер, никого не замечал — тосковал молча.

— Пойду я, — Борис Евгеньевич поднялся, — работа.

— Иди, Боря, — отмахнулся Серегин отец. Вдруг воскликнул оживленно: — О как! Глядите-ка, — во жизнь какая штука — я ее, а она, — говорил он, все глядя в одну точку на полу. И Вадим, и Борис Евгеньевич, глянули на пол, где возле стола блестела сладенькая лужа от компота. — Муха, — оживленно объяснял Серегин отец. — ну достала, змея; я ее хвать и с размаху об пол, она, в аккурат, в эту лужицу и плюхнулась. В себя пришла, а, куда там! компоты моя жена такие сладесшие делает, просто сиропы — до тошноты. И муха эта, туда-сюда, все — попала, — он даже в ладоши хлопнул, — а теперь глядите — выбралась! Вот оно как — и, значит, нет на мне этого греха, как говориться, умываю руки.

— Да-а, — все глядя в пол, произнес задумчиво Борис Евгеньевич; вдруг добавил, серьезно как-то добавил: — Но помысел убить ее был. Значит, грех остался. Помыслы — тоже есть грех.

— А, — отмахнулся Серегин отец, — на каждый помысел есть промысел — видал же, выбралась. Вот доказательство промысла Божьего, не взирая на все мои помыслы, вот так-то, — разгорячившись, заключил он.

— Да-а, — теперь глядя на Серегиного отца, задумчиво произнес Борис Евгеньевич; и больше не прибавив ничего, вышел.

И Вадим поднялся и, попрощавшись, вышел вслед за Борисом Евгеньевичем.

Вышли из подъезда.

— Вот ведь, семнадцать тысяч, — вздохнув, произнес Борис Евгеньевич, — да уж, — вздохнул еще раз: — Промысел, — произнес вдогонку своим мыслям, и, не замечая никого, в странной задумчивости, неуверенно зашагал из двора.

Вадим все стоял у подъезда. Идиотская ситуация, от водки немного мутило, он все стоял и бессмысленно оглядывался. Куда теперь идти?

— Вадик, привет, — Вадим обернулся, к нему шел Серега: — Здорово, братишка, — он пожал Вадиму руку, — ты как здесь, сто лет не виделись.

Серега был как отец — такой же какой-то весь всклоченный, взбалмошный, только, не в пример отцу, плечист и, что называется, накачан , Серега любил штангу потягать: — Ко мне заходил?

— Да, — кивнул Вадим, — слушай, Серега, там такие дела… Там дверь вам железную ставят.

— Знаю я, — кивнул Серега.

— Ты смотри, — Вадим заглянул другу в глаза, — отец твой про деньги много разговаривает…

— Да пошел он, — огрызнулся Серега, — придурок. Всем треплется про эту историю, аж тошно. Мать одна дома боится остаться. Уж весь подъезд знает про эти деньги, а отец и рад, сам мать запугал до чертиков, и каждому: «У меня семнадцать тысяч за сервантом», — идиот. Я ему и устал уже говорить, все без толку, все на тетку злится, а сам… придурок. Ты какими судьбами?

— Скучаю, — ответил Вадим.

— Везет тебе — скучаешь, — усмехнулся Серега, — а тут не соскучишься. Отец пьяный?

— Пьяный.

— Неделю пьет, и чем дальше, тем страшнее.

— Да мне, вообще-то, тоже не до скуки, это я так, — сказал Вадим, — вот, — достал сотовый телефон, — отцу несу.

— Подарок?

— Типа того. Он боится, что его убьют, и просил меня телефон ему принести, — признался другу Вадим.

— Я смотрю, у тебя тоже веселуха, — заключил Серега. — Все бы хорошо, — помолчав, произнес он, — только вот за день до этой истории мать мне компьютер в кредит взяла. Вот в чем вся хреновина. Понимаешь, о чем я? Теперь все эти кричания моего папаши об этих тысячах… теперь же все это очень правдоподобно выглядит. Вот, черт, — сплюнул он. — Ну, чего, пошли ко мне, — кивнул он, и они вошли в подъезд.

— Серега! — увидев сына, воскликнул Серегин отец.

— Папа, ладно, — освободившись от его объятий, Серега разделся и, пропустив Вадима, парни прошли на Серегину половину, где возле окна стоял компьютер, Серега разложил раскладушку, парни сели на нее и, уже никого и ничего не замечая, занялись компьютером.

До самого вечера, никого не слыша, Вадим с Серегой резались в компьютер, играли по очереди, мочили злобных инопланетян. К вечеру, осоловелые, вышли во двор. Надоело играть, голова уже болела, и говорили… — ни о чем говорить не могли, игру вспоминали, анализировали .

— Куда сейчас? — спросил Серега.

— Не знаю, — ответил Вадим.

— Пошли в подвал, там пацаны сейчас, посидим, поболтаем, — предложил Серега.

— Пошли, — согласился Вадим, — сто лет никого не видел.

— Дерьмища-то сколько, — спускаясь в подвал, говорил Вадим, обходя наложенные кучи.

— Так ведь — зима, братан, — глядя под ноги, произнес Серега, — ты поаккуратнее, — предостерег он и так ступающего чуть ли не на носочках Вадима. Наконец, они добрались до распахнутой двери теплушки.

— Привет, братья, — приветствовал всех Серега, — привет, брат, — подходил он к каждому и жал руку.

— Привет, брат, — отвечал ему каждый.

— Привет, братья, — приветствовал пацанов Вадим.

— О, Вадик, братишка, — воскликнули несколько пацанов. Вадим каждому пожал руку, приветствовал: — Привет, брат, — с несколькими, особо старыми друзьями, обнялся. С тем, кого видел впервые, познакомился. Ему и Сереге освободили место на диване, две девчонки сели к своим парням на колени.

Вообще, в теплушке было многолюдно: человек десять парней и несколько девчонок. Все сидели на трех диванах, поставленных буквой «п», вокруг настоящего журнального столика, составлявших жилую половину, разделяя теплушку на две части. Вторая часть была спортзалом: к потолку на крюк была привешена самодельная груша, и у стены лежала самодельная штанга. Все было чистенько и вполне по-домашнему. На столике, вокруг которого сидела компания, шахматы, двое парней играли, кто-то наблюдал, болел, кто-то сам по себе — болтали, курили, пили чай, у стены на ящике постоянно кипел электрический чайник, чай заваривали в большом двухлитровом заварочном чайнике, пили из керамических кружек, окурки и спитой чай выбрасывали в мусорный пакет: все по-домашнему. Стены оклеены плакатами американских киногероев, красивых девушек, было несколько огромных рекламных, бог знает откуда украденных, плакатов кока-колы и пепси, несколько концертных афиш: бетонной стены не было — все закрывали плакаты. Словом, уютно, парни постарались, даже вешалка была для одежды и радиоприемник.