Денис Коваленко - Радуга в аду

— Я теперь даже не знаю, как парням на глаза показаться. — Растерянно бормотал он. — Короче, жопа, Вадик. Попал я. У тебя есть деньги? — с надеждой глянул он на друга.

— Нет, — тихо ответил Вадим. — А у отца? Он же за пивом хотел тебя послать.

— За пивом?! — и брезгливая гримаса исказила его лицо. — Десять рублей у него, и больше ни рубля. За бутылкой «жигулевского» он хотел меня послать… за пивом, — за хренивом! — зло выругался. — Что мне делать? — тихо глянул на друга.

— Ничем не могу помочь. Извини.

— Ладно, — лицо Сереги изменилось, — пошел я домой, — он развернулся и скоро зашагал к общаге. Вадим не стал его догонять. А что он мог сделать? Ничего.

Поглубже засунув руки в карманы дубленки, он зашагал к автобусной остановке. Теперь домой, больше некуда.

Вадим лежал на кровати, работал телевизор, было еще довольно рано, шесть вечера, но Вадим лежал уже раздетый. Спать не хотелось, спать было противно, от этого бесконечного сна болела голова… но глаза закрывались сами собой, и тяжелая ненавистная дрема пробиралась в мозги…

Неслышно кто-то вошел в комнату, сел на край кровати, Вадим вздрогнул, открыл глаза. Сестра сидела на краю кровати, глядела на брата.

— Прости меня, Вадик, — только он открыл глаза, сказала сестра; взгляд был уставшим, растерянным: — Ты думаешь, я тебя обвиняю? Нет, — произнесла она негромко, — ты ни в чем не виноват… — она помолчала. — Жизнь какая-то не такая стала, — продолжала она, глядя в молчаливый экран, — я перестала видеть хорошее. Странно. Раньше я много замечала хорошего… А теперь нет. Все какую-то ненависть, злобу… грязь. Старушка какая-нибудь в автобусе лезет… раньше, вижу ее, старушка и старушка… место ей уступала… А теперь вижу только злых старух с корзинами и мешками, которые так и зыркают своими малюсенькими злыми глазками, так и рыскают… Я перестала видеть добрые лица. Ведь не могут все лица сразу перестать быть добрыми, ведь не могут, — она отвернулась к телевизору, — все только какие-то рожи… Злые, — она тяжело вздохнула, видно, каждое слово произносилось ею с трудом: — Сегодня возвращаюсь с работы, уже во двор вхожу… мальчишки, обычные наши мальчишки, один с первого этажа, Данила его, по-моему, зовут, другой из второго подъезда. Им и есть-то лет по одиннадцать. Семьи у них нормальные, у Данилы и вовсе мама учителем работает. Мальчишки ухоженные, одеты хорошо… Кошку схватили — Данила этот — ничья кошка, живет у нас во дворе, добрая такая, незлобная, ласковая, чистенькая, покорно висит у него в руках, и Данила, другу своему, азартно так: — Давай в лифт, в шахту ее сбросим. — А тот, тоже азартно. — Давай. — Я им — Стойте. — Они в подъезд, я за ними. Видно, кошка как-то вывернулась, выскочила из подъезда. Мальчики следом. Я их остановила, поздоровалась с ними, спрашиваю:

— Зачем вы ее?

И Данила мне смело заявляет:

— Убить!

— Зачем? — я даже растерялась.

— А она уже труп! — смеется мне в лицо Данила.

— Зачем тебе… почему так? — я и сказать что не знаю, стою, а они глядят на меня, глаза озорные, весело им.

— Я хочу, чтобы она сдохла! — Данила совсем развеселился.

— Зачем?!

— А она уже труп, я ее все равно убью!

— Зачем?

— Чтобы она сдохла!

— Зачем? — уже в ненависти гляжу я на этих ухоженных чистеньких мальчишек, поверить не могу.

— Чтобы сдохла! — отвечает все Данила.

— А если я тебя? — не знаю, но мне самой захотелось, чтобы они сейчас сдохли.

— О-о! — обрадовался Данила (второй, видно, посмышленее, косо поглядывает на меня, будто он здесь не при чем). А Данила веселится: — Меня хотят убить! Круто! О-ё-ё-й, — закривлялся, запричитал: — Как мне страшно, — увидел, что кошка засеменила из двора. — Смотри, она уходит! — и — за кошкой оба бросились. Будто и не было у них со мной никакого разговора. Будто ничего не было. — Она помолчала. — Что-то изменилось. Мир изменился… Знаешь, мне стало страшно. Ведь не сами они, эти мальчишки, такими стали — такими жестокими. Ведь что-то… ведь кто-то сделал их такими… ведь не сами по себе они, вот так — безобидную слабую кошку… Ведь кто-то должен быть в этом виноват…

— Виноват? — вспомнив свою встречу с тетей Аней и дядей Глебом, вдруг вымолвил Вадим с каким-то странным прищуром, с которым он все чаще глядел на мир, уставился он на сестру.

— Да. Кто-то ведь должен быть в этом во всем виноват, — повторила сестра.

— Ну обвини себя, — с неожиданным, каким-то даже унижающим равнодушием, предложил ей Вадим.

— А я и об этом уже подумала, — охотно кивнула сестра. — Возненавидела этих мальчишек, а… что-то вот здесь, — она тронула грудь, — что-то защемило… Я ведь тоже скоро стану матерью. Я беременна, — сказала она прямо, глядя в глаза брата. Вадим ответил ей еще большим прищуром, казалось, новость не удивила его, он глядел так, словно не понимал, о чем ему говорят. — Мы с Андреем женимся, — продолжала она, — свадьбы не будет. В среду мы распишемся и обвенчаемся; тихо, незаметно. Гостей не будет. Будут его родители, и ты, — все спокойнее говорила она. — Ты ведь будешь? — Вадим кивнул, — ладно, прости, вижу, ты хочешь спать, — она поднялась.

Сестра вышла, Вадим зарылся в одеяло и до боли сжал ладонями и так болевшую голову.

Свадьба действительно была незаметной. В загс приехали на автобусе; расписались и, так же, на автобусе — в церковь. Единственные, кто был недоволен таким ходом — родители Андрея: Первая свадьба, и молодые — как положено — молодые ; были бы какие уже в возрасте или не в первый раз… А то как нелюди какие, и перед родственниками совестно — что подумают? Ясно что — денег пожалели. Свадьба и, как… и сравнить даже совестно как — как какие-нибудь воры, тайком. Мама Андрея даже разрыдалась — до какого позора он ее довел: свадьба, а они никого не пригласили, и все на автобусе, и… представить совестно, жуть одна. Конечно, понимает она все: что горе у Людочки, но… можно было бы и потерпеть, и после, когда все успокоится — тогда и расписаться, тогда и свадьба — по-людски: с родственниками, гостями, в столовой в большом зале, с тамадой и баяном, с подарками, с платьем и костюмом подвенечным. А тут даже платья подвенечного не будет. Да и какое платье, когда в загс — на автобусе! Жуть! Какая память после? Что детям своим показывать? Все и видеосъемку заказывают, и фотографии, а… Слов у нее не было, одни слезы и причитания. Отец сурово отнесся — решили, так решили. И то хорошо, что денег сэкономят. А то все эти свадьбы — пьянка да долги. Жалко, конечно. Сын-то единственный, всегда приятно на свадьбе погулять — а тем более, как отец жениха, но надо, так надо. Тем более что Андрей все объяснил: Людочка беременна, и рожать весной уже. А человек она религиозный (это, как раз, родителям очень нравилось), так что, венчаться обязательно. А то, что свадьбы и костюмов не будет, так и не к чему все это. Денег нет, у Людочки тем более, чего в долги влезать — ради фотокарточек в альбоме и пьяных рож, всех этих деревенских родственников, которых Андрей по складу своей души на дух не переносил. Так что — все правильно. Мама вздыхала, отец сурово кивал.