Денис Коваленко - Радуга в аду

— И оно может не свершиться!

— Да почему?!

— Потому, что вам это не надо. И как я могу обвенчать вас? Перед Богом не солжешь. Люди исповедуются, и такие бывают, что прикидываются, и, бывает, что я им верю; но Бога не обманешь, и этот грех вдвойне на человека ляжет. Я всего лишь священник, мне Господь дал власть прощать грехи: «Дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся», — так сказал Спаситель. Ради вас самих же я говорю вам — с таким вашим неверием таинство не свершится, а будет пустым обрядом и грех ваш удвоится. Послушайте меня и подумайте, говорю же вам: что даже бесы веруют…

— Но трепещут. И я трепещу, стою тут перед вами и трепещу от досады. Вы простите меня, я устал, не готов был к такому вот, я и в церкви-то впервые стою. Давайте вы нас, просто обвенчаете, и мы пойдем с миром, вы же сами на службе говорили: Мир вам. Вот и отпустите нас с миром. Жена беременная, ей нервничать нельзя, а мы, наверно, слишком громко для доверительной исповеди разговариваем. Давайте, обвенчайте нас и мы пойдем. А Бог рассудит. Хорошо?

— Как я могу обвенчать вас, — тоже понизив голос, разгорячено протестовал священник, — если вы в Бога не веруете?

— Но вот такой я, — в раздражении зашептал Андрей, — вы извините меня, но я признаюсь, начинаю раздражаться, и, глядя на вас, и в вас смирения особого не замечаю; давайте закончим этот разговор; обвенчайте нас и… довольно.

— Да вы поймите! Это же таинство. Прежде чем приступить к нему…

— Простите, сколько вам лет?

— А вам зачем?

— Затем, что я вижу, что вы, где-то моего возраста. Мне — двадцать девять, мне не стыдно в этом признаться, также не стыдно признаться, что разгорячился я, и гордыня из меня так и прет, но я светский человек, но вы-то — священник, вы-то… У вас совесть в конце концов есть? Что вы меня экзаменуете, как ученика воскресной школы? Я к вам не за пятерками пришел. И, уж точно, не за покаянием. Кстати, и вам бы свою гордыню усмирить не мешало, что вы из меня врага народа лепите — как в старые недобрые времена, как комиссар с мандатом, именем революции… мы сейчас с вами тут до такого договоримся, что хоть святых выноси. Тоже мне законник выискался, — Андрей уже еле сдерживался: — Жесткое следование законам — один из видов саботажа — это, кстати, Путин сказал. Прицепились к моему слову — в спасение не верю, и склоняете здесь меня, забыв — что «не судите», я уже перед вами оправдываться уморился, — Андрей выдохся, этот яростный шепот совсем его обессилил. — Обвенчайте, а? — как-то устало и вымотано произнес он, и в лицо к священнику заглянул.

Лицо священника было красным, обиженным.

— Когда надо, и я пойду и покаюсь, и уже точно не вам, — крайне сдержанно, наконец, ответил он: — А что касается моего возраста, то это к делу не относится. И не вам указывать, когда мне смиренным быть, а когда нет. Не вы меня сюда поставили, и не вам законы православной церкви попирать. А то, что жена ваша беременна, — даже сощурившись и даже с какой-то мстительной ноткой, произнес он, и дыхание его участилось, — о таких вещах раньше надо было думать. Прелюбодеяние — тоже грех, и смертельный грех, — с ударением заключил он. — И еще…

Андрей развернулся и резко вышел из церкви.

Все то время пока шла эта исповедь , верующие, невольно, кто с негодованием, а кто и с оживленным любопытством, поглядывали на Андрея; и подслушивать было ненужно: что священник, что Андрей, говорили все эмоциональнее и, временами, даже слишком возбужденно, для такого места, как церковь. Людочка, затаив дыхание, слыша обрывки фраз, и взглянуть в их сторону боялась, все стояла и молитву шептала.

— Крутой у тебя парень. Уважаю, — кто-то шепнул ей на ухо. Вздрогнув, Людочка отшатнулась. Девица, в шарфе поверх модненькой беретки, с пониманием, поджав губы, глядела на нее: — Я давно говорила, что в этих церквях уже Бога нет, — заглядывая в испуганное Людочкино лицо, шептала девица: — Молодец твой парень, он вывел этого попа на чистую воду, он…

— Девушка, — Андреева мама заслонила собой Людочку, которая непонятно как и на ногах держалась, до того вид ее был бледен. Андреев отец, взяв невесту под руку, повел ее на воздух.

— Подождите, — Людочка отстранилась, села на скамейку возле стены. Мама, отец и Вадим в нервной растерянности стали рядом.

К священнику подошел еще один человек. Священник говорил с ним недолго, и, видно было, еще не оправившись после общения с Андреем. Только он освободился, мама подошла к нему, подвела к Людочке.

— Это был муж ваш? — глянул на Людочку священник. — Ну что я вам могу сказать, да вы сидите, — сделал он жест рукой. — Я просто не могу понять, зачем вам это нужно, — но, увидев Людочкино лицо, тут же поправился: — Ну вам, я вижу, это нужно. Но вот вашему мужу… Как я могу обвенчать вас… Нет, я не отказываюсь, просто… Пусть он подойдет ко мне после, я поговорю с ним. Я не отказываю вам, — повторил он, — просто… это же таинство.

Ничего не ответив, Людочка тяжело поднялась и, в каком-то отупении вышла из церкви. Следом, родители Андрея и Вадим, и девица.

— Идиот! — только они подошли к нему, взорвался Андрей. Все то время, как он выскочил из церкви и за ворота, он сдержанно вышагивал вдоль забора, в мыслях продолжая поносить этого… попа. Андрей успел его уже так возненавидеть, что только увидел Людочку, не сдержался и выдал это: «Идиот!» Немедленно и мама, и отец сделали такие лица, так взглянули на сына, что Андрей враз осадился. Людочка, ничего не видя, медленно поплелась к остановке, поддерживаемая братом и отцом Андрея.

— Правильно! Вы молодец, — улучив минуту, высказалась девица, которую Андрей и не заметил сперва и в недоумении глядел на нее.

— Девушка идите домой, — сдержанно попросила ее мама; взяв сына под руку, повела его за остальными.

— Бог, Иегова, он все видит! — бросила восторженно им вслед девица: — Все видит! Вот, — догнав, она всунула Андрею цветастую брошюру, — возьмите — здесь , — подчеркнула, — истина.

Мама отняла у сына брошюру, скомкала, хотела выбросить, некуда было, в карман сунула; и так на девицу глянула…

— Кто это, — кивнул в ее сторону Андрей.

— Молчал бы лучше, — осадила мама.

Они уже поднялись в парк, как Людочка убрала с себя руки брата и свекра, сказала негромко: Я сама. Вдруг опустилась коленями на снег, уронила лицо в ладони и тихо завыв:

— Господи… — уже рыдала, — Господи да за что же мне все это.

— Людочка! — Андрей бросился поднимать ее.

— Уйдите! Уйдите прочь! — Рыдала Людочка.

— Тебе нельзя волноваться.

— Да что же это. Что же ты со своей справедливостью везде лезешь! Кому она нужна-а…

Вадим, зло оттолкнув Андрея, помог сестре подняться.