Денис Коваленко - Радуга в аду

— Пойдем домой, — обняв, сказал он.

— Пойдем, — тихо всхлипывая, согласилась Людочка, — Пойдем домой! Я домой хочу, — совсем как ребенок, закивала она.

Андрей поймал такси. Вадим усадил в него Людочку, сел сам. На переднее место сел Андрей.

— Домой хочу, — прижавшись к брату, попросила Людочка. Андрей не стал спорить, всю дорогу, до самого дома, он был молчалив и сам в себе.

— Не надо, иди домой, — попросила его Людочка, когда они вышли у подъезда их дома: — Не надо, — остановила готового оправдываться Андрея. И Вадим так на него глянул, что Андрей только придержал дверь в подъезд, так и не решившись войти следом. С минуту постояв так, он круто развернулся и зашагал к остановке.

Вадим помог сестре раздеться, проводил в ее комнату, усадил на кровать.

— Спасибо тебе, Вадик, — сквозь боль улыбнулась она. — Спасибо, — повторила и, повалившись, захныкала, так по-детски, так… что Вадиму самому рыдать хотелось.

— Успокойся, все нормально, — говорил он, — ничего не случилось. Мне давно этот умник-правдоруб не нравился.

— Да что ты несешь! — вскричала сестра. — Что ты несешь!! — вскочив, она тут же повалилась обратно и, развернувшись, врезалась лицом в подушку. — Он муж мне, а я ему жена — законная! Понимаешь ты!.. За что?! — вздрагивала, все глубже зарываясь в подушку, — за что мне это… Кому сказать… не обвенчали… какой позор, какой позо-ор, — завыла она. — О-ой-й, — согнулась вдруг, — о-о-й-й, — в ужасе взглянула на брата. — Вадик… Вадичка.

— Что?!

— Ничего-ничего-ничего, — зачастила она, все больше скрючиваясь и натягивая на себя одеяло. — Все пройдет, — шептала, — все пройдет. Позвони Андрею, пусть он приедет сюда, позвони, пожалуйста.

— Хорошо, — кивнул Вадим, — только… сама… я не знаю, что ему сказать, и… Не хочу, — прибавил в раздражении. — И… на хрен он вообще нужен, — зло выпалил и вышел из комнаты.

Дома Андрея встретили не добро. Что мама, что отец, только он вошел — с порога, спросили в один голос: — Где Люда?

— Дома, — отмахнулся Андрей, сев в кресло. — Дома, — повторил совсем потерянно.

— Ты хоть понимаешь, что ты наделал? — набросилась мама. — Понимаешь, ты… и назвать тебя не знаю как… Идиот — самый настоящий, ни наесть — идиот. Мало того, что свадьбы не было, еще и не обвенчали. Кому сказать! Это же… это же не поверит никто. Каких только нехристей и придурков не венчают. А тут… с беременной женой… Ты почему не с ней? Ты зачем вообще сюда пришел — один?

Отец молчал, но молчал, соглашаясь, кивая и сурово поглядывая на сына.

— Да ну вас, — совсем по-мальчишески отмахнулся Андрей, и укрылся в своей комнате.

— Кому сказать, — глянула на мужа мама, — кому сказать, — повторила и смолкла; нечего здесь было прибавить.

Этим же вечером у Людочки случился выкидыш.

Когда уже приехала «скорая», когда Людочку, белую, онемевшую, выпачканную кровью — всю: руки, лицо… Не помня себя, Людочка скрюченная лежала на полу, воя, тихо, протяжно, ладони крепко прижав между ног, точно пытаясь удержать… вдруг, вытянувшись в струну, хлестала, хлестала этими липкими, маленькими ладошками по лицу, и, сжав в кулачки — глаза, лоб…

Вадим, как встал на пороге комнаты, так и глядел, не зная… не в силах, что-либо сделать… Он и не помнил, как выбежал на улицу, как уже там, во дворе, просил, шептал: У сестры, моей сестры кровь… помогите. — Когда уже соседка вызвала «скорую», и Людочку, безумную, проводили в карету «скорой помощи», Вадим, сам онемевший и белый, в каком-то столбняке, все стоял возле подъезда, глядя, как «скорая» выехала из двора; и проводив ее, все стоял, не зная, не понимая, не желая, что вообще-либо понимать…

Он не помнил, как вернулся домой, как тут же выбежал вон, как бродил по району, прячась от людей, от всех этих глаз, которые так и казалось, что заглядывали в самое нутро… Уже в бессилии, он вошел в какой-то автобус, сел в кресло и ткнулся лбом в холодное стекло. Стало легче. Автобус старенький, ехал неторопливо, останавливаясь на каждой, даже безлюдной, остановке.

Тихо, спокойно, лишь монотонный гул двигателя, да скрип открывающихся и закрывающихся дверей, в которые ни кто не входил, и не выходил. Кондукторша дремала, и во всем салоне человек пять, не больше, время близилось к полуночи. И куда ехал этот автобус, куда в нем ехал Вадим… и что теперь? — эта мысль появилась не внезапно, еще тогда, после похорон, когда он в обессиливающей дреме, лежал на своей постели, уткнувшись взглядом в молчаливый экран телевизора. — Что теперь?.. когда он совсем остался один; как он сможет вернуться в эту проклятую, ненавистную квартиру… Как хорошо было там, в старой общаге, где Серега, где все его, Вадимово детство… Наверное, страшно, вот так, вспоминать о детстве, когда тебе всего девятнадцать… когда и детство — вот оно — руку протяни… а не дотянешься. И что впереди, сколько еще лет — один, теперь уже совсем один… — Невольно навернулись слезы, с трудом подавив в себе этот порыв, Вадим плотнее прижался к стеклу. — Только не думать, вообще ни о чем не думать, жить и жить… к Сереге, вот, заехать… как он там; что скажет…

— Здравствуй Вадим.

Вадим вздрогнул, обернулся резко. Возле него сидел монах. Наваждение. Отшатнувшись, Вадим в ужасе глядел на этого бородатого, одетого в черное, мужчину, смотревшего на Вадима прямым открытым взглядом.

— Ты испугался? Я напугал тебя? — монах, видно, расстроился. — Прости, я не хотел тебя напугать, — смутившись, забормотал он. — Увидел, решил подойду. Ты не узнаешь меня? — Вадим не узнавал этого, еще молодого, на вид ему было не больше тридцати пяти лет, худощавого человека. Вадим попытался вспомнить… Нет. Невольно резко мотнув в отрицании головой, все еще не оправившись от испуга, мутно он вглядывался в это спокойное, почти полностью скрытое густой бородой, лицо. — Впрочем, ты тогда был сильно болен; да и не мог меня видеть, — поправился он, — нас сестра твоя пригласила помянуть. Я заглянул к тебе в комнату, перекрестил. — Вадим, что-то припомнил — что-то неприятно черное, показавшееся в дверях зала.

— Так это вы были…

— Я был на похоронах твоей мамы, я отпевал ее. Как твоя сестра? — не найдя, что сказать еще, спросил он, вдруг добавив: — Она очень набожная — хорошая девушка, она…

— Она в больнице, — сказал Вадим, голос чуть заметно вздрагивал. — У нее ребенок выбросился… выкинулся… — Вадим покраснел с досады. — Она ребенка потеряла, — отвернувшись, произнес сквозь силу, — сегодня; из больницы я еду.

— Прости меня, — смутился монах, — я помолюсь за них.

— Не надо, — уже в тихой злобе процедил Вадим. — Достаточно уже. Хватит с нас всего этого. Вы как наваждение со своей верой. Она и ребенка потеряла, из-за этой вот веры. Потому что дурак-свещенник отказался обвенчать ее с ее мужем, потому что, он на исповеди сказал, что в Бога не верит. И вы вот сейчас… — в каком-то ожесточении глядел он на монаха, — подсели, молиться за нас собираетесь, а я вам так скажу — вы хуже чертей, вы… Вы, если вам скажешь, что Бога нет, вы, как одержимые, — готовы сразу покарать всех направо и налево. Нет Бога, не верю я в него, не нужен он мне, без него жили… А он появился, и смерть с ним пришла… и вы… Не верю я, — он в ярости уставился в глаза монаху.