Денис Коваленко - Радуга в аду

— Хорошая она девушка, — все ночью мама мужу высказывала. — Очень хорошая девушка. Только вот, чего она как… в платке, как и не русская вовсе какая…

— Не знаю, — зевал муж.

— Значит, так надо, — назидательно заключала мама, и довольная с приятными мыслями, засыпала.

В субботу утром, Людочка, как всегда, собралась в церковь, свечечку поставила, помолилась.

— Пойду я, родной мой, — мужа перекрестила, и ушла.

Андрей вернулся в спальню; на шкафу все горела свечечка.

— Забыла, — улыбнулся Андрей. Свечечку затушил. Но защемило что-то в душе, так трогательно, так мило горела эта свечечка… ведь не потушила она ее, ведь оставила, ведь… Даже почему-то совестно стало Андрею, что потушил он эту свечечку. Вышел на кухню, спички взял, вернулся, зажег свечечку — пусть горит. Даже и лик, перед которым свечечка горела, смотрел, как-то необычно — ласково. — Так и сам еще верующим стану, — усмехнулся Андрей; постоял еще, поглядел. — Ладно, кофе, и на работу. — Давно не было такого утра. И, ведь, надо же, сам свечечку зажег, — все мысленно умилялся он, правда, все как-то стыдливо умилялся, все как-то посмеиваясь над собой, но все равно…

— Андрей, — позвала мама.

— Да, мама?

— Людочка ушла?

— Да.

— Андрей, с работы когда пойдешь, купи порошка стирального; закончился.

— Хорошо. — Андрей собрался, вышел из квартиры. Давно так хорошо ему не было, очень давно…

Мама с отцом сидели на кухни, пили чай.

— Петя, ты ни чего не чувствуешь? — насторожилась мама.

— Чувствую! — вскочил отец и в прихожую, где уже стояла черная стена дыма.

— Господи, господи… горим же, горим! — Мама хотела в прихожую… дым до того был едок и страшен, что в ужасе она отшатнулась обратно в кухню. Окна на распашку. — Петя, Петенька, — визжала она. — Петя-я-а!

— Бля. Ё..! — отец с ведром бегал от ванны к спальне сына.

— Пожарных, пожарных надо! — из кухни визжала мама. — Горим, господи! — высунувшись в окно, уже не в силах, шептала она, таращась на прохожих, невольно глядевших, как из окна третьего этажа выходил черный копотный дым.

— Не надо, все нормально. — Почерневший, взгляд ошалелый, отец вошел в кухню. — Одевайся и на улицу выходи, я все проветрю. Шкаф только обгорел, и обои закоптились. Нормально все, — бормотал он, глядя на жену диким ошалевшим взглядом.

— Петенька, ты же черный весь, господи, боже мой, — все причитала мама.

— Одевайся и на улицу, — приказал отец.

Когда выходили из квартиры, на площадке уже толпились соседи:

— Это у кого? Это чего? — лица перепуганные.

— У нас. Все нормально, — отвечал отец.

Уже на улице, позвонил сыну:

— Андрей, — тон был суровый, — ты знаешь, что твоя святоша, Блядь такая, квартиру нам спалила! Это какой дурой надо быть, чтобы свечу на шкаф присобачить и поджечь; она же… догорела, на хрен, и все эти там иконы, все это барахло… А если б нас дома не оказалось!! — уже матерился отец. — Платок, дура, напялила, и чего — квартиру теперь палить?! А?! террористка, мать ее, шахидка, мать ее!.. Давай, приходи… Да нет, я все потушил. Можешь не гнать; все нормально. Все, до встречи, — отключил он телефон. — Вот ведь! — выругался он жене. Та, только молча кивнула, а что тут возразить, еще и мужу.

Андрей отпросился с работы, как никак пожар. Жену решил встретить возле церкви. Полный противоречивых чувств, с пол часа стоял он у ворот, к каждой минутой, все переполняясь благородной обидой, все представляя, как он все ей это… выскажет.

Людочка вышла счастливая.

— Андрюша, — улыбалась она, увидев мужа. — Андрюша, — не замечая его суровости, все делилась она своим счастьем. — Как же все-таки жить хорошо, — прильнула она к его плечу.

— Значит, так, — отстранил он ее. — Никаких больше икон, церквей и свечей. И нечего так смотреть. Ты понимаешь, что ты квартиру к чертям собачим, чуть не спалила, во славу, блин, божию… — не сдержавшись, все же выругался он. — Это ж надо… свечу на шкаф ставить без блюдца какого-то там, без тарелки, а на шкаф, прямо на шкаф. У тебя, что, от веры этой, совсем мозги отупели, а? все спят, я на работе, ты — в свою церковь… Свечу кому оставила? Мне она, лично, и завтра не нужна…

— Я забыла свечу затушить?.. — прошептала в страхе Людочка.

— Да, забыла, представь себе. — съерничал муж.

— Все сгорело?

— Нет, только шкаф и обои, — видя ее перепуганное лицо, тон Андрей. — Но отец очень зол, очень, — повторил он, глядя на все выходивших из ворот церкви верующих. — Здесь что ли тебе места мало, — не без досады, заметил он. — А, ладно, пойдем. Хоть сам гляну. Сам еще не видел. Отец позвонил.

Все четверо сидели на кухне. Поникшая Людочка, суровые родители, и Андрей, тоже очень старавшийся выглядеть суровым.

— Значит так, Людочка, — сказала мама. — Мы ничего против твоей веры не имеем, но… — она замялась.

— Нечего тут разглагольствовать, — заявил отец. — Короче, никаких икон, свечей и… — самому тон показался уж слишком. — Людочка, ты пойми нас правильно, — смягчился отец. — Мы все очень любим тебя. И я сам ничего такого против не имею, но… поаккуратнее в следующий раз, хорошо?

— Да, да поаккуратнее, — закивала мама, очень довольная такой дипломатией мужа. — А иконы все это хорошо, только свечки вот, свечки…

— Мы ж не миллионеры, — все-таки вставил отец.

Андрей с Людочкой сидели в дворовой беседке. Андрей, крепко утопив руки в карманы пальто, Людочка, сложив на коленях; сидели так, словно чужие, словно на автобусной остановке.

— Расстанемся мы, скорее всего, — произнесла Людочка, спокойно произнесла, даже отрешенно. Андрей не возразил, вздохнул только, да и то, как случайный собеседник, вынужденный все это выслушивать; для себя он все уже решил — ошибся он, такое бывает, не готов он еще к такой жизни. И если Людочка, вот так, сама предлагает — и замечательно, и… словом, все к лучшему: и свеча эта, и… — Не нужно нам жить вместе. То, что забеременела я, уже было чудо, и… — она закусила губу. — Детей-то у меня больше не будет. Разве я теперь женщина… Да и устала я, — прибавила, помолчав. — Страшно… Боюсь я всего этого огня; слишком много огня. Точно ад какой-то. Устала. Покоя хочется. Мне в монастыре место. Мама, Вадик… тоскует моя душа по ним. Им я нужнее. Молиться за них буду. Чувствую, ждут они моей помощи; тяжело им там… Радости хочется, к Богу хочется.

— Ну, зачем себя хоронить-то, — растроганный, заметил Андрей.

— Нет, Андрюша, что ты, не хоронить — жить хочется! В радости жить хочется! Радость она же… она… Боюсь, не захочешь ты этого понять… Люди же все по-разному радость понимают; кто-то ее… — Она смолкла, точно знала, что все то, что скажет дальше не так будет понято, неправильно. Не сможет она тех, правильных слов найти, чтобы объяснить — что в одном только и есть радость — в Нем, в Спасителе, в спасении Его. — Каждый по-своему радость понимает, — только нашла она что повторить. — За Вадика молиться буду, за маму, что бы и им радость была.