Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Этот может.

— В том-то и дело, что может… Пока говорить об этом рано. На Ваню надо посмотреть… Задавить его легко… и опустить легко… А вот заставить его главное сделать… этого я еще не знаю, как.

— Вот и я-то не знаю, — досадуя, произнес Макс. — Чего Ванек-то, он-то так, чего с него взять… А вот как сделать, чтобы он Никаныча… Может, Ване печень отшибить, чтобы мысль у него работала, а?

— Печень, это можно, — согласился Муся, — но времена сейчас не те. Он возьмет и в ментовку заявит.

— Не заявит, — уверил Макс, я таких людей знаю, такие в ментовку не пойдут. Пацана в ментуру заложить — это серьезно, ему тогда в этом районе не жить. Его тогда ночью где-нибудь пришибут. Так что, в ментовку не пойдет.

— Как раз он-то и пойдет, — задумчиво произнес Муся. — Здесь слова нужны. Печень отшибить — это страх, и только, а от страха можно не только в ментовку… от страха Ваня может и к директору пойти. Тебе это надо? — Макс промолчал. — А, даже если не пойдет ни к кому, — продолжал Муся, — мамке своей расскажет… Он же Мамкин, — Муся усмехнулся, — а мать, она такая, она не побоится, что ей печень отобьют, она тебя засадит в два счета…

— Ну… здесь, да, — неуверенно согласился Макс.

— Здесь, Макс, слова нужны. Особые слова. Такие слова, чтобы Ваня сам захотел Никаныча убить… Ну, расскажем мы сейчас в школе про игру и про расписку, и что? Ну, пошумит школа, ну, зачмырят Ваню, может от этого он в другую школу перейдет, кто знает, а если зачмырят, обязательно перейдет. Но это еще ладно. А если про это узнает Никаныч, директриса… Тут уже не Ваню будут чмырить, а нас… И по полной программе, и тогда мы уже будем у Вани прощения просить… Или нам придется самим в другую школу переводиться. Так что, про расписку молчать надо. И подходить к этому делу только через Ваню, его надо обрабатывать — один на один, без свидетелей. Убедить его, что Никаныча убить действительно стоит, а расписку наготове держать, она в этом деле будет очень хорошая помощница. Это, как про плохого и хорошего полицейского: один пальцы гнет, другой по головке гладит. Сейчас в школу придем, надо Абрамчика предупредить, чтобы он молчал. А нам следует с Ваней поговорить, ты наезжать на него будешь… ну, и я что-нибудь скажу. Но главное — все равно расписка… И главное, чтобы о ней, кроме Вани и нас, никто не знал, тогда она будет хорошей помощницей…

— Лады, — согласился Макс, — ну что, тогда пойдем. — Поднявшись, они уверено зашагали к школе. Только прозвенел звонок с урока, как Макс и Муся вошли в школу.

— Пацаны! — Макс и Муся обернулись, — Привет, — к ним подбежал рыжеволосый пацан из параллельного класса.

— Здорово, Борис, — поздоровались они с ним.

— Ну? Че там у вас случилось вчера, тут вся школа гудит, — Борис от нетерпения почесал щеку, — Ромик, че там Ванек написал, дай глянуть, а то все говорят, что он у вас… того… это… ну, ты понял…

Муся понял. Взглянув на Макса, он обратился к Борису:

— Ну, и о чем же гудит школа?

— Ром, не кобенься, дай расписку-то глянуть, — Бориса аж трясло от нетерпения.

В холл первого этажа влетела уже целая толпа разновозрастных учеников. Б о льшая половина резво выскочила на улицу. Возле Макса и Муси собралась кампания девятиклассников, человек десять.

— Ромик, показывай, че ты ломаешься, — нетерпеливо требовали пацаны.

— Так я не понял, ты че орешь, — рявкнул Макс на одного из пацанов. — Че ты слышал, а?

— Да все знают, чего ты, Макс?..

— Кто, все знают? Чего ты знаешь? Че те надо?! — Пацан стушевался, затерялся за спинами одноклассников.

— Макс, не гони, — вступился другой подросток. — На самом деле все знают. И ты зря на Толяна наехал. Чего он тебе такого сказал? Я то же самое могу сказать: есть расписка, Ванек Мамкин написал, и написал, что отсосал и у тебя, и у других…

Макс не выдержал, схватил пацана за шиворот рубашки и шикнул ему в лицо:

— За базаром следишь? Ты знаешь, что только пидоры друг у друга отсасывают? Ты хочешь сказать, что я… да? Ты это хочешь сказать?

— Ты чего, Макс, не гони…

— Чего не гони… ты это хотел сказать, да?

— Макс, перестань, я ничего не хотел сказать…

— А ничего не хотел, так молчи… и за базаром следи, понял?!

— Понял, — уже без гонора вымолвил подросток.

— Кто вам это сказал, Абрамчик? — Макс окинул пацанов звереющим взглядом.

— Абрамчик, — согласились несколько пацанов.

— Где он?

— Да, там… — замялись пацаны… — вон он, — вдруг выкрикнул один из них.

Абрамчик быстро спускался по лестнице.

— О, Макс, — приветливо махнул он рукой. Подбежав, Абрамчик пожал Мусе руку, затем Максу. — Мусь, тут пацаны расписку хотят посмотреть.

— Какую расписку? — улыбнулся Муся.

— Ты чего, Мусь, я не понял. — Абрамчик слегка ошалело посмотрел на Мусю. — Ты потерял ее?

— Угу, — согласился Муся.

— Ты… блин! Как ты мог? Я так и знал…

— На урок пора, — произнес спокойно Муся и, кивнув Максу, вышел из круга. Макс последовал за ним. Вдруг он остановился, повернулся к заторопившемуся за ними Абрамчику: — Пойдем, поговорим.

Ничего не понявший Абрамчик последовал за Максом.

Многие подростки также пошли следом, некоторые же, зло ухмыльнувшись, дескать, все с вами, парни, ясно, вышли на улицу.

Второе опасение Муси подтвердилось как раз на лестнице.

На площадке, широко разведя руки, как старый добрый приятель, стоял Никаныч.

— Друзья мои любезные, вы не представляете, как я рад вас теперь видеть… Ну, что же вы, смелее, смелее поднимайтесь, — манил он застывших в нерешительности подростков, — Ну, что же вы… Вот встреча, вот встреча… поднимайтесь, поднимайтесь, — подталкивал он их уже в спины.

Нехотя, подгоняемые разливавшемся в любезностях Никанычем, подростки шагали по коридору второго этажа. В том, куда их гнал разлюбезный Никаныч, сомнений не было ни у кого. И приторная его ласковость подтверждала это лучше любых слов и окриков. Именно она заставляла подростков шагать все медленнее и медленнее. Макс, после каждого прикосновения Никаныча, передергивал плечами, останавливался, но, понимая, куда его ведут, в бессильной злобе стискивал зубы и продолжал тихо отсчитывать шаги по школьному коридору. Абрамчик стал еще меньше ростом, и уши его до того раскраснелись, что встречавшиеся девчонки из младших классов хихикали, глядя на его уши, шушукались, а одна даже пальцем на Абрамчика показала. Столь унизительное и демонстративное конвоирование довело Макса до отупения, сквозь счет шагов, мысленно, Макс клял все и всех, и мстить Никанычу решил скоро и жестоко.

— Ну, что ж, друзья мои, — обогнав их, Никаныч сам открыл перед ними дверь приемной директора и, с улыбочкой швейцара, вошел последним (и даже сейчас… нет, нет, нет — тем более сейчас , Никаныч никак не мог обойтись без лицедейства; что-то откровенно злое и мстительное сквозило в этом лицедействе).