Денис Коваленко - Татуированные макароны

Класс замер.

— Юдин, это что еще за номер, я разве сказал что-нибудь смешное?

— Простите меня, Николай Иванович, — борясь со смехом, выдавил Муся. — Нашло что-то.

— Думаю, что все то, что нашло на тебя на моем уроке, как снег весной сойдет в кабинете Марины Ивановны, — саркастически заявил Никаныч и, призвав уже успевший достаточно оживиться класс к порядку, продолжил объяснение второго закона Менделя.

Странно, но на этом уроке Никаныч вел себя как-то не так — не как всегда: он был на редкость строг и сдержан. Манерность его, правда, не исчезла, но шалости, которые он неизменно позволял себе на каждом своем уроке, на этом уроке не случились ни разу. Ни одного лишнего слова, не касающегося урока, не проронил всегда словоохотливый учитель биологии; к порядку если и призывал, то без всяких своих штучек-дрючек, а исключительно словом, да и излюбленные им словечки в течение всех сорока пяти минут ни разу не выскочили из его рта. Многие в классе заметили это, и многим это показалось странным… Но большой странности в этом не было.

…Придя утром в школу и зайдя в свой кабинет, Никаныч первым делом подошел к своему шкафу, чтобы, по обыкновению, сменить носки и туфли, и каково же было его удивление, когда шкафчик он нашел вскрытым, туфли и носки отсутствовали, зато вместо них валялись грязные, наверняка с помойки, ботинки, и записка вызывающего содержания, написанная грубыми печатными буквами: «Тот, кто вкус пичужки знает, Коле дружбу предлагает».

Удивление Никаныча сменилось бешенством. Мало того, что у него украли туфли и подкинули какую-то помойную мерзость, ему еще и «записочку» подложили с откровенным и наглым намеком. Записка, собственно, и взбесила Никаныча. И все это после разговора с Ваней и рассказанных им страшилок про карты, деньги и покушения на его, Николая Ивановича, жизнь. Так что первое, на кого подумал Никаныч, были, конечно, Быков, Абрамов и Юдин (после Ваниного рассказа Никаныч изменил свое личное мнение насчет Юдина Романа). И разговор, который Никаныч собирался провести с Мариной Ивановной, подкрепился еще одними неопровержимыми и ясными уликами. Спрятав записку в карман (к ботинкам Никаныч, само собой, и пальцем не прикоснулся) и подавив в себе желание выругаться во всю глотку отборными матюгами, Никаныч взял себя в руки и, полный благородного гнева, уверенно направился в кабинет директора.

Первого урока у Никаныча не было. Пришел же он так рано исключительно для разговора с Мариной Ивановной. Случай с пропажей еще больше утвердил его в желании проучить «дрянных мальчишек».

Никаныч проработал под руководством Марины Ивановны уже без малого пять лет и вполне изучил ее характер и привычки. Так что, как войти, как начать разговор и как себя вести во время этого разговора, он прекрасно знал. Марина Ивановна, чуть ли ни одна из первых приходила в школу; и сейчас, шагая по коридору, Никаныч нисколько не сомневался, что застанет директора на месте. Так оно и получилось

Секретарша Светочка также уже сидела за своим столом. Спросив у нее — исключительно для формы — у себя ли Марина Ивановна, негромко постучал в дверь кабинета, и, открыв ее, в полупоклоне, с подобающим выражением лица, вошел в кабинет директора.

Кабинет был, пожалуй, самым обычным кабинетом, какой только и мог быть у директора средней школы. Довольно просторный, со столами выставленными по центру буквой «Т», где за большим главным столом и сидела Марина Ивановна, уже с утра разбиравшая бумаги, выпившая несколько кружек кофе и выкурившая четверть пачки сигарет.

Марина Ивановна была во всем непреклонна, а что касалось ее маленьких слабостей, так особенно. Еще пару лет назад врачи категорически запретили ей курить, ссылаясь, что у нее больные ноги и очень серьезные проблемы с сосудами, на что Марина Ивановна коротко отрезала: «Хоть ноги режьте, а курить не брошу». Весь внешний вид ее говорил о строгости: коротко стриженые волосы, глаза, никогда не смеющиеся, и уже заметные постоянные мешки под глазами, какие могут быть у людей, много работающих и мало заботящихся о своем здоровье. Одевалась Марина Ивановна всегда одинаково и неброско: серый костюм, серая длинная юбка, белая блуза, и никакой, даже самой скромной, цепочки или брошки, даже сережки Марина Ивановна не носила.

— Здравствуйте, Марина Ивановна, — ласково и с достоинством поздоровался вошедший Никаныч.

— Здравствуй, Коля, — не отнимая головы от бумаг, ответила Марина Ивановна. — Садись, — также не глядя, указала она на стул.

Сев, Никаныч молча ждал приглашения к разговору. Так уж сложилось, что в общении с Мариной Ивановной Никаныч вел себя с неким подобострастием и слишком уж утонченной вежливостью, хотя утонченно-вежливым он был со всеми своими коллегами, но с Мариной Ивановной особенно… к слову надо заметить, что и все коллеги Никаныча были утонченно-вежливы с Мариной Ивановной, а если точнее, то уменьшительно-вежливыми. Один ее вид заставлял быть перед ней уменьшительно-вежливым.

Коллектив школы состоял преимущественно из женщин, мужчин работало всего пятеро: учитель физкультуры, которого дети окрестили Гоблином; тихий учитель математики, Лев Николаевич; два учителя труда; и сам Никаныч. Близко Никаныч общался исключительно с женской половиной, с коллегами-мужчинами — в основном, на уровне «здравствуйте, до свидания». По правде, и сами мужчины не очень-то искали его общества; странная манера поведения учителя биологии настораживала мужчин не меньше, чем учеников. Подобно детям, мужчины про себя кое-что подозревали. В те редкие случаи, когда им в тесной мужской компании приходилось общаться со своим коллегой, его манеры и речи совсем им не нравились. «Приторный он какой-то, и не поймешь, голубой он или правда такой по натуре», — говорили они промеж себя.

А вот женщины, напротив, относились к Коле с пониманием. Для них Коля был «загадкой». Это и простительно женщинам, они не могут обойтись без загадок; они ищут их во всем, и даже там, где их нет, обязательно хотят видеть какую-нибудь загадку. Мягкий, с манерами, весельчак, просто душка , а не учитель биологии. Про особенную склонность Коли у них и мысли не возникало. В Колиной мягкости, его особых манерах женщины видели тонкую интеллектуальную натуру и… непорочность. Да, да, для большинства Коля был непорочным, не знающим плотского греха молодым человеком. Как приятно было видеть рядом с собой милого, веселого молодого мужчину, дожившего до тридцати лет порядочным, деликатнейшим человеком, не ищущего коротких несерьезных связей, а желающего встретить ту, одну-единственную, с которой будет и первый поцелуй, и вечная настоящая любовь… Хотя Коля ничего подобного не говорил, но женщинам очень этого хотелось; а раз им этого очень хотелось, значит, так оно и должно быть. И не иначе. Общаясь с Колей, они порой забывали, что с ними мужчина, так он удачно вписывался в их «бабские» разговоры и сплетни. Нередко женщины, шутя, интересовались: «Коля, а ты с девушками целовался?» — На что Коля скромно отмалчивался, а чаще отхихикивался и отшучивался. Чем еще больше утверждал женщин в своей непорочности. Они, если можно так сказать, по-своему даже любили Колю (молоденькая учительница ИЗО, та вообще была в него, что называется, по уши влюблена) и оберегали Колю — всячески ограждали от «несправедливо подозрительных» мужчин. И каждая считала своим долгом повлиять, в самом хорошем смысле этого слова, на судьбу любимого ими Коленьки. Скольких самых наимилейших, наипорядочных девушек познакомили с Колей! И почти всех он очаровал, и ко всем остался равнодушен — к огромной радости учительницы ИЗО. Марина Ивановна никоим образом не участвовала в этом сватовстве. Мужчина, по ее непреклонному мнению, сам должен строить свою судьбу. Но и ей было приятно видеть в своем подчинении порядочного молодого человека, пусть и немного странного… но ведь не все же мужчины должны быть кобелями и бабниками.