Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Виталий Андреевич, здравствуйте, — широко улыбаясь, в класс вошел Саша Черкасов. Виталий не успел еще ответить, а тот уже, повесив на крючок свою кожаную куртку с косым воротом, стоял у Виталия за спиной и с ходу, только взглянув на картину, как-то уж слишком восхитился и влет дал ей название:

— «Татуированные макароны».

— В смысле? — не понимающе обернулся к нему Виталий.

— Классная картина, мне нравится. А это — название для нее: «Татуированные макароны», дарю, — совсем развязано ответил Черкасов.

— Почему татуированные? — озадаченно усмехнулся Виталий. Услышав лестное слово из уст своего ученика, Виталий даже по-другому посмотрел на то, что еще недавно хотел засунуть за шкаф. И линии казались ему не такими уже рваными и чем-то действительно напоминающие макароны, он уже прикидывал, как придать им более или менее похожий вид. — Да, Черкасов, — усмешка растянулась в благосклонную улыбку, если ты придумаешь, так придумаешь.

— Виталий Андреевич, все оправдано! — продолжал Черкасов, при этом голос его звучал совсем уж подобострастно, и даже услужливо. — Картина у вас вышла бессмысленная? Бессмысленная! Ни черта непонятная. И название соответствующее — бессмысленное и непонятное. Но это и главное! Ведь в наше время чем непонятнее и бессмысленнее, тем актуальнее и продажнее. — Благосклонная улыбка исчезла с лица Виталия, он пристально посмотрел на Черкасова, Черкасов продолжал с еще большим вдохновением: — Ведь если ничего нет, должно быть хотя бы название, вслушайтесь: «Заводной апельсин», «Голубое сало», «Татуированные макароны» — ведь звучит! Если вещь выходит бездарная, ее необходимо спасать — ей нужно дать оригинальное, сбивающее с толку своим бессмыслием название — и все! — полный Мумий Тролль! Точно ртуть алоэ!

Черкасов, придав своему лицу до приторности шутовское выражение, глупо уставившись, смотрел на своего учителя. Теперь не было и сомнения, что этот подросток просто издевается. Виталий смутился, достал картину из мольберта и суетливо засунул ее, как и намеревался, за шкаф, в мыслях кляня себя за доверчивость. Не смотря на Черкасова, стараясь скрыть нахлынувшее и отчетливо читавшееся в его лице смущение, он официальным, учительским тоном произнес:

— Так, Александр, готовьте свое рабочее место и приступайте к работе. Натюрморт, вот он, — и, более не медля, вышел из класса, провожаемый ехидно довольным взглядом Саши Черкасова.

В это утро Черкасов был особенно весел и приветлив. Он вышел из дома за целых тридцать минут до начала уроков, что уже было из ряда вон. Появившись в школе, он здоровался со всеми подряд, даже с охранником, которого открыто презирал, поздоровался и сказал ему не обычное «Здрасьте», а «Здравствуйте, многоуважаемый Андрей Викторович», и отвесил церемонный поклон, чем почему-то крайне разозлил охранника. Стоит заметить, что как только Андрей Викторович устроился работать в эту школу, а случилось это всего лишь в сентябре этого года, он имел неосторожность как-то гордо заявить разговорившему его Черкасову, что он ни какой-нибудь там, а подполковник в отставке, боевой офицер, воевавший в Афганистане; и действительно, при одном взгляде на этого довольно плотного, осанистого и высокого мужчину, с маленьким низким лбом и гордо оттопыренными ушами, мысли другой не возникало, что перед вами настоящий подполковник. Учеников, особенно старшеклассников, часто злил этот принципиальный служака. Вместо того, чтобы целыми днями, как все остальные охранники, сидеть за столом, возле главного входа, и читать детективы, он слишком безупречно выполнял свою службу: на каждой перемене он заходил в мужской туалет и именно тогда, когда пацаны только закуривали, и громогласно заикаясь (он на свою беду страдал заиканием), командовал: «А ну в-вон, из общественной уб-борной. К-курить запрещается!» В досаде, бычкуя только что прикуренные сигареты, пацаны выходили из уборной. В одно из таких его появлений Черкасов демонстративно бросил сигарету в унитаз и, вкрадчиво смотря прямо Андрею Викторовичу в глаза, произнес:

— Наши пацаны там, в Чечне гибнут, а ты, тыловая крыса, здесь облюбовал себе тепленькое местечко.

— Д-д-да я! — опомнившись, взревел Андрей Викторович.

— Чт-т-то т-т-ты, — так же заикаясь, парировал Черкасов, когда взбешенный бывший боевой офицер, в порыве, схватил его за рукав свитера, намереваясь выкинуть этого… из уборной, а может и даже…

— Работу хочешь потерять? А то будут тебе вместо Афгана н-н-нары, — засунув руки в карманы брюк, быком уперся Черкасов, смотря прямо в глаза побагровевшему, но крайне растерявшемуся охраннику: вокруг стояло с десяток подростков, и не просто подростков, а свидетелей…

Убрав руку:

— Т-ты у меня ещ-ще… — не договорив, он с достоинством оправил свою форму и под общее хихиканье вышел из уборной. Спустя четверть часа Черкасов объяснялся в кабинете у директора. Понуро, опустив взгляд, выслушивал он громы и молнии Виктории Борисовны, директора школы. Выслушав и что-то промямлив в свое оправдание, он, тихо извинившись перед стоящим здесь же подполковником в отставке, сказал волшебную фразу: «Я больше так не буду». А спустя пять минут, только они оба покинули кабинет, Черкасов странно улыбнулся и, как ни в чем не бывало, вновь бессовестно смотря охраннику в глаза, усмехнулся, заикаясь: «К-как служба б-браток?!», только по плечу не похлопал.

«П-подонок» — негромко ответил офицер и, держа осанку, зашагал на свой пост.

…Первым уроком была история. В ожидании учителя ученики столпились в коридоре; кому не хватило места на подоконнике, стояли возле окон и, разбившись на компании, трепались, от безделья коротая время.

Женя, как обычно уединившись, стоял в углу возле лестничного пролета и смотрел в окно, созерцая хмурое, готовое разразиться дождем небо. Мысли его неизменно возвращали во вчерашний вечер, как Женя ни забивал их песнями; мысли настырно заглушали мелодию, причиняя Жене немало страданий. «Это все вино, — мысленно оправдывал он самого себя, — это все вино». Причем, что более его тяготило, чем сами воспоминания, так это то, что он, к своему, как он уже понял, несчастью, по-настоящему испытывал к Саше чувства; для него все вчерашнее было не просто так. До утра пролежал он без сна в своей постели и единственное, к чему он пришел, это сразу же, только увидев Сашу в школе, объясниться с ним, что ничего не было, что все случившееся останется их тайной; они, конечно, как и прежде будут друзьями — но и только. И… не надо Жене, чтобы Саша приставал к его матери, Жене ничего не надо… даже больше, он видеть этого Черкасова не хочет… Он не хочет… чтобы им… кто-то «обладал». Это слово колом врезалось в его голову; он не хочет, как Вера Сергеевна, ему это противно, он обычный человек… Словом, Женя окончательно запутался и измучил себя всеми этими противоречиями. Все, о чем он мечтал, — остаться одному. Пусть мать творит, что ей вздумается, лишь бы Саша оставил его, Женю, в покое…