Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Ты ведь правда сегодня не уедешь в свой Липецк, ты ведь правда останешься со мной, правда? — она произнесла это совсем тихо и с той невинно пугающей тревогой одинокого, покинутого всеми человека.

— Не уеду, — произнес он будто самому себе.

— Ты очень хороший, — она подошла к дивану, встав возле на колени и вытянув руку, коснулась его руки, — я ведь хотела сегодня умереть. Весь вечер я сидела в беседке и смотрела на дерево, я не знаю, как оно называется, оно растет прямо под моими окнами. У него такой короткий ствол, и ветви, их спилили, и они такие острые, особенно осенью, когда опадают листья. Я долго смотрела и представляла, как бы я выглядела на этом мокром, грязном дереве, проткнутая жутко срезанными корявыми ветвями. Вот я выхожу на балкон, прыгаю, широко расправив руки, как крылья… Ветви рвут мое тело, вспарывают живот, уродуют грудь, лицо, но я все равно буду улыбаться, даже умерев, я все равно буду красивая… Моя мама выбросилась из окна, это случилось восемь лет назад, в ноябре, сегодня годовщина… Мне тогда только исполнилось двенадцать. Никто не знает, почему она это сделала. Все говорили, что она сумасшедшая шизофреничка. А я знаю — мой отец просто не любил ее. Он не любил ее, — тихо, сквозь слезы повторила Лариса, — а она его любила. Он до того был к ней равнодушен, что вовсе не замечал ее. Даже когда она специально напивалась и приходила домой заполночь; он и не спрашивал, где она была. Она изменяла ему, изменяла открыто — лишь за тем, чтобы он ревновал, но он не хотел этого замечать, ему было на нее наплевать. Утром он просыпался, уходил на работу, вечером возвращался, ужинал, смотрел телевизор и ложился спать. А по выходным он встречался с друзьями, у него было много друзей и много женщин, со всеми он был весел и общителен, кроме моей мамы. Он и не смотрел на нее. Он часто говорил ей: «Нет больше любви, хочешь, давай разведемся, хочешь, будем жить так — меня устраивает». Его устраивает! — Лариса горько усмехнулась. — Конечно, мама из кожи вон лезла, чтобы угодить ему, чтобы вернуть все как было. Она и меня ненавидела, и, пожалуй, больше всех — она ревновала его ко мне. Как это было все мерзко. Она обвиняла меня, что я отняла его у нее. Она всех обвиняла — что мы — все отняли его у нее. И эти ее пьяные скандалы, ревность. Как-то она даже привела в дом мужчину, привела, когда нас не было, но, подгадав, чтобы мы вернулись как раз — чтобы все увидеть. Мы тогда с отцом ушли в театр, когда вернулись… Но даже это отца не возмутило… Зато для меня это был шок. А через несколько дней… она прыгнула из окна, на наших глазах… Я не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Мне двадцать лет, и я уже дважды официально была замужем, эту квартиру мне снимает Вадим. Два месяца мы с ним вместе.

— А где он? — с вновь возникшей тревогой осторожно спросил Виталий.

— Не знаю, он уходит и приходит, когда хочет. — Резко поднявшись на локтях, Виталий вопросительно смотрел на Ларису. — Его уже две недели — ни слуху, ни духу, может, убили, наконец.

— Так он, правда, бандит?

— Псих он ненормальный, вот он кто. Я с ним даже ни разу не спала, ему все, видите ли, некогда, у него, видите ли, дела, — Лариса говорила зло, глядя куда-то сквозь Виталия, — два месяца назад я с ним познакомилась в «Бункере». На следующий день он снял эту квартиру. Я даже посчитала — за все два месяца я видела его пять раз, включая первую встречу, и каждый раз не больше часа, кроме первой ночи, конечно. Я никак не могла понять, зачем я ему нужна? Сперва я решила, что он использует меня в каких-то своих целях. Но в каких? Я обыскала всю квартиру, думала, здесь тайник, ничего не нашла.

— А с чего ты решила, что он бандит?

— Он всегда носит с собой ствол — пистолет «ТТ». Он мне его показывал, опять же, зачем, я не знаю. Причем внешне он очень мил, обаятелен. Шекспира любит. В первую нашу встречу он мне наизусть читал его сонеты, читал красиво. Я его очень боюсь. Я его не понимаю. Я думала, он просто стеснительный и скромный. Поначалу меня это завораживало, возбуждало: загадка, романтика. Он не требовал от меня ничего, он приходил с цветами и коньяком, читал сонеты, говорил о Шекспире. Я даже боялась приставать к нему первой — так все мне казалось романтично и невинно. В первую ночь мы до утра гуляли по Москве, я слушала его, он говорил. Даже не поцеловал. Я уже решила, что это и есть мой принц, мой рыцарь. Я порвала со всеми мужчинами, с которыми встречалась раньше, до него… Мне, порой, казалось, что он невинен. Как-то мы с ним договорились о встрече, и я решила его поразить — подарить ему всю себя — всю. Денег у меня хватало — его денег, приходя, он всегда оставлял мне много денег, так вот, ожидая его, я застелила этот диван дорогим шелковым бельем, покрыла его лепестками роз…

Он пришел, полчаса посидел, дал мне пятьсот долларов, сказал, что очень спешит, дела, и ушел. Это была самая страшная моя ночь. Так меня еще никто не обижал. Я никогда не чувствовала себя так одиноко, как с ним. У меня всегда было очень много мужчин. А за последние два месяца только ты. Я два месяца берегла себя для него. А сегодня утром у меня возникло такое чувство, я точно поняла, для чего я ему нужна. Но это жестоко, я же женщина, а не кукла, которую раз в месяц достают из коробки, чтобы поиграться и засунуть обратно. Я даже не знаю, кто он, правда ли, что его зовут Вадим. Так ведь можно сойти с ума, да? — влажными, полными болезненной тревоги глазами смотрела она на Виталия, словно ожидая от него чего-то, будто он сейчас скажет то, что все ей объяснит.

— Больше всего я боюсь ночи. Одна. Чего-то жду — вот он придет… Я так больше не могу.

Забравшись на диван, она подползла к Виталию и, как испуганный ребенок, уткнулась лицом в его грудь, крепко обняв его, закусив губу, она беззвучно захныкала. Растеряно гладя Ларису по голове, Виталий только и бормотал:

— Ну, перестань, все нормально, — казалось, он больше утишал не Ларису, а самого себя. Мысль, что сейчас может войти этот мистический Вадим, у которого всегда с собой ствол… Виталия передернуло при этой мысли.

Вдруг тяжело вздохнув, Лариса отстранилась от него и, поджав по себя ноги, села на диван — как русалочка, только лицо ее было теперь не тревожно… лицо ее изменилось. Вытерев ладонями слезы, она отчетливо произнесла:

— Мы все умрем. Придет Вадим и убьет нас.

Вмиг Виталий оказался на полу.

— А сколько сейчас времени? — озираясь, словно ища чего-то, произнес он.

— Не знаю, может два, может три ночи, — она говорила спокойно и так, будто ее искренне удивляло, что Виталий так вот поспешно и суетливо, уже в коридоре, натягивал на себя джинсы и рубашку. Резкий звонок в дверь чуть не свалил его на пол. Замерев — точно Шива — с задранной левой ногой, застрявшей в штанине, одной рукой вцепившись в эту штанину, другой — в стену коридора, Виталий, казалось, перестал дышать.