Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Мы ему не откроем, — уверенно прошептала Лариса.

Виталий не слышал ее, он слышал только свое сердце. Осторожно коснувшись ногой пола, он в ужасе смотрел на Ларису.

— Мы его не пустим, — и, хитро подмигнув, она широко улыбнулась, точно оскалилась.

Звонок в дверь повторился.

— А может, это и не он, — после паузы плечами пожала Лариса, — у него есть свои ключи. А может, он их потерял, — гадала она, усевшись на диване по-турецки.

После второго звонка прошла целая вечность — целых пять минут. Виталий ног не чувствовал от напряжения. По стене он сполз на пол и, тяжело дыша, тупо и бессмысленно смотрел на Ларису. Все, что ему сейчас хотелось, это удрать, быстрее, на вокзал, в поезд, домой, подальше от этого — о, как он понимал сейчас весь смысл этого вдалбливаемого ему вчера Сашей Черкасовым слова — бессмысленного, бес-смысленного идиотизма.

Поднявшись с дивана, Лариса подошла к нему и села рядом.

— Ну, чего ты боишься, трусишка мой, зайка серенький, поцелуй меня, иди ко мне.

— Тебя что, это возбуждает?! — оторвав от себя ее руки, дрожа от страха, прошептал Виталий.

— Да-а, — странно смотря на него, произнесла Лариса, — мне очень нравится, когда ты боишься, ты становишься… таким… беззащитным, таким желанным.

— Я пойду.

— А вдруг он за дверью.

— Признайся, ты сумасшедшая?

— Да-а, — тем же тоном ответила она, — или ты раздеваешься, или я кричу, — поднявшись, она крепко схватила его за руку и потянула обратно на диван.

— Слушай, если у тебя есть деньги, пойдем что-нибудь выпить купим.

— Пойдем… только, — пронзительный, полный боли взгляд, — не убегай от меня. Я боюсь оставаться в эту ночь одна. Я погибну — как мама. Обещаешь мне?

— Да, — после долгой паузы кивнул Виталий.

Из подъезда они решили выходить по одному: первым Виталий. И… оказавшись на улице, осторожно, то и дело оглядываясь, он нырнул в темноту деревьев и дальше, уже не соображая, рысью — к вокзалу.

На востоке зарождался рассвет, но то, что наступает утро, Виталий увидел лишь, когда выскочил к трамвайному полотну и увидел прогромыхавший мимо трамвай, полный ехавшими на работу людьми. Времени было около семи утра.

Не чувствуя ни усталости, ни… вообще ничего не чувствуя, кроме одного — скорее, скорее, скорее!!! на вокзал… Сунув женщине, стоявшей на входе возле турникетов, ведущих к платформе электропоездов последнюю десятку, Виталий прошел на платформу и, не чуя от радости ног, вскочил в отправляющуюся электричку «Москва — Узуново». Двери гулко захлопнулись. Звук выходящего пара, и, и!.. ну, же!!! Прислонившись к стене тамбура, Виталий облегченно выдохнул — электропоезд тронулся, и только сейчас Виталий обратил внимание, что на нем не было носок.

«Это уже не важно», — счастливо улыбаясь, подумал он, всматриваясь сквозь стекла дверей в предрассветную Москву.

Смяв вторую уже, пустую, пачку от сигарет, Лена в тысячный, наверное, раз посмотрела на часы: 07:05, — зелеными цифрами на черном фоне показывали электронные часы.

— Семь утра, — устало и как-то беспомощно произнесла она, — пять минут восьмого. Интересно, а во Владивостоке сейчас сколько… надо посчитать: двенадцать часов разница… семь ноль пять, нет, уже семь ноль шесть. Семь ноль шесть отнять двенадцать, будет… будет… — она на минуту задумалась, пытаясь решить эту неимоверно сложную сейчас для нее задачу, — сколько же будет? Семь ноль шесть минус… или нет — прибавить двенадцать. Получается: семь плюс двенадцать… Я так больше не могу; уже семь утра. Убили, наверное, — вскочив со стула, Лена выбежала из кухни, вцепилась в трубку телефона и на память, уже в который раз, стала обзванивать больницы и отделения милиции (только не морги, в это поверить! — она не могла себе этого позволить) — она запомнила все эти номера наизусть.

Когда Лена проводила своего гостя, было всего лишь одиннадцать вечера, время, как говориться, еще детское, но не для ее Жени. В одиннадцать он всегда уже дома. «Наверное, с друзьями», — Лена была еще слишком счастлива. Ну, одиннадцать, ну, загулял, он взрослый мальчик… Когда зеленые цифры электронного циферблата показали: 02:00, — Лена, все это время убеждавшая себя, утешавшая, что мальчик уже взрослый, ну, загулял, ну пора уже… враз сорвалась с кресла в мгновение пронзившем ее ужасе. Не помня себя, стояла она в коридоре с телефонной трубкой в руке, пальцами другой нервно теребя листы телефонного справочника. Женя пропал, Жени нет, Женя не пришел домой… Где мой мальчик?!!

— Где собачка? Я хочу домой, я в тюрьму не хочу, я требую адвоката, я требую… — Женя еще чего-то требовал, возмущался, лежа в грязи двора, где его бросил Черкасов, когда какая-то старушка заметила его и, подойдя, склонилась над пьяным мальчиком. К слову сказать, старушка не первая увидела Женю. Женя лежал в двух шагах от дворовой дорожки, по которой с того времени, как его оставил Черкасов, прошел не один десяток людей; большинство просто делали вид, что ничего не видят, хотя Женю, лупящего кулачками по траве, всякий раз обдававшего свое лицо брызгами грязевой жижи, чего-то говорившего, пытавшегося встать и падавшего, такое трудно было не заметить, но именно поэтому большинство его и не замечало — связываться с пьяным, грязным, не исключено, что и обгадившимся, пусть даже и подростком, да хоть и ребенком, дело не благодарное; возиться с ним, пачкаться… да и к тому же помогать всякой сволоте (а приличный человек разве станет пьяным валяться где ни попадя), может, он ко всему прочему и больной какой — заразный; и не исключено, что вообще БОМЖ (до Белорусского вокзала рукой подать, а там этой сволоты приезжей…), а с этими ребятами связываться нормальному человеку совсем не прилично. А помрет, ему же лучше, отмучается, и ладно… И вообще, пусть милиция этим занимается.

— Сынок, ты как? — склонившись, участливо спросила старушка.

— Да милицию вызовите — и все, — так, мимоходом, бросил какой-то степенный мужчина, проходивший в это время мимо, бросил на ходу, может быть, даже и не надеясь, что его мудрым советом воспользуются.

— Так милицию, — обернулась на голос старушка, но увидела лишь спину, — милицию-то надо, но пока она подъедет, он ведь простудится. — Сынок, — позвала она какого-то молодого человека, торопливо идущего навстречу, — сынок, помоги, а то вишь, — она указала на Женю.

Молодой человек, не говоря ни слова, взял Женю под мышки, отволок к ближайшей скамейке и, усадив его, так же молча заспешил своей дорогой.

— Оставьте меня… не-е трогайте, — возмущенно протянул Женя, — у меня мать — шлюха, — сказав, он сделал широкий взмах рукой, как при команде «пли!», и тут же свалился на землю.

— Ах, что же это, — старушка совсем растерялась.