Денис Коваленко - Татуированные макароны

Кешу не посадили. Тем же вечером у него случился нервный срыв, его отвезли в больницу. За месяц в больнице он сразу оплыл, потолстев на двадцать килограммов, и замолчал. Во дворе его все жалели и, пожалуй, больше всех мать Сергея. Порой, встречая его на улице (домой она не заходила к нему ни разу), она незаметно клала ему в карман пачку сигарет, купленных специально для него, и говорила негромко: «Я не виню тебя, Кеша, знай это, я не виню тебя», — и быстро уходила.

— Ну, чего вот ты молчишь? — вновь повторил Черкасов и вдруг сам ответил: — А я знаю, почему ты молчишь. Ты до сих пор о Сереге думаешь, да? Ведь все бессмысленно случилось, по глупости, не нарочно. Ты же не хотел, ведь так? А я вот хотел, понимаешь ты, я-то хотел, вот в чем вся соль: моя-то бессмысленность осмысленна, понимаешь ты это?!

Ласково заглядывая на Черкасова, Кеша кивал в такт его словам.

— Дурак ты, Кеша.

Наивно улыбаясь, Кеша продолжал кивать.

— Вот чего ты киваешь? Ты разве понимаешь, о чем я говорю?

Кеша не останавливаясь, кивал.

— Ничего, ты не понимаешь.

И здесь Кеша кивал. Казалось, ему просто нравилось, что с ним говорили, он всем кивал, кто с ним заговаривал, кивал и наивно-удивленно улыбался точь-в-точь как грудной младенец.

— Я тебя ненавижу, Кеша, — неизвестно почему в раздражении произнес Черкасов и, не оглядываясь, зашагал к подъезду.

Вбежав на второй этаж, он дрожащими от волнения руками достал из кармана джинс ключи и открыл дверь.

Когда он вошел в квартиру, все были дома: отчим, как всегда, после работы ужинал в большой комнате, сидя в кресле, склонившись над тарелкой, стоявшей на его коленях, и смотрел телевизор; мать лежала на диване и читала.

— Сашенька пришел, — услышав, как сын закрыл за собой входную дверь, мать сразу отложила книгу и поднялась с дивана. Высокая, чуть полноватая, с правильными и красивыми чертами лица и такими же, как у сына, глубоко-карими глазами. Ей было тридцать пять, но выглядела она гораздо моложе.

Стараясь не смотреть матери в глаза, Саша торопливо разделся, стянул ботинки, позволил матери чмокнуть себя в щеку, что она делала всегда при встрече с сыном, и, все так же пряча взгляд, пошел в ванную.

— У тебя все нормально? — спросила мать.

— Да, — не глядя на нее, ответил Саша, закрывая за собой дверь в ванную.

Защелкнув шпингалет, он долго и пристально смотрел на себя в зеркало. Разгоряченное тревогой лицо, губы плотно сжаты, глаза сурово прищурены. Невольно Черкасов даже залюбовался собою. Но, быстро прогнав это, он, продолжая вглядываться в свои глаза, беззвучно промолвил: «Соберись, Александр, ты сильный, ты умный. Слабость — вон, нет слабости. Ничего же не случилось. Сейчас умойся, успокойся (мать не должна тебя таким видеть), позвони Жене, и… все нормально».

После такого аутотренинга он отвернул на всю катушку вентиль холодной воды и, набирая пригоршнями воду, хлестко и тщательно умылся, оставив после себя лужи воды на кафельном полу. Ледяная вода взбодрила. Вытерев пол и вымыв после руки, он, уже с видимым спокойствием, покинул ванную.

Мать ждала его на кухне; она сидела за обеденным столом, на котором уже стоял горячий ужин. Все было уютно и мило: на столе розовая скатерть, слева от Сашиной тарелки лежала вилка, справа ножик, рядом салфетница, где милым букетиком торчали розовые салфеточки. Вообще, вся кухонька была уютная, розовая и милая. На стенах маленькие картиночки в рамочках, вьющиеся цветы под самым потолком в красивых горшочках, декоративные разделочные досочки, розовенькие шторки на окне, на подоконнике фиалки, и нигде ни пылинки.

Саша вошел в кухню улыбаясь, но все также пряча взгляд; как он ни старался — посмотреть прямо матери в глаза он не мог. Досадуя на это, он сел за стол напротив матери и с каким-то озверением принялся уничтожать куриный окорочок. Шумно ворочая челюстями, он и сам удивлялся этому внезапному приступу голода. Еще минуту назад голода не было и в помине, Саша даже не представлял себе, как он вообще сможет есть. Но только он взял в руки куриную ляжку и нехотя укусил ее, как голод резко выскочил откуда-то из глубины желудка, и уже без всяких приличий Саша рвал зубами эту ляжку, жадно, почти не жуя, глотал куски сочного, с хрустящей корочкой, мяса, следом пихая в рот нанизанные на вилку соломки жаренного картофеля и все это заедая ломтем бородинского хлеба.

С голодом прошла и тревога. Отдышавшись, вытерев салфеткой рот, Саша откинулся на табурете и, спокойно и долго, посмотрел прямо матери в глаза.

— Спасибо, мамуля, о-очень вкусно! — протянул он, улыбаясь.

— У тебя все нормально, сынок? — видя довольное лицо сына, словно в подтверждение этому, спросила мать.

— Да, мамуля, у меня все нормально, — повеселев, ответил ей сын и, в доказательство своих слов, он поднялся из-за стола и, предварительно вымыв в мойке руки и насухо вытерев их розовеньким полотенцем, подошел к матери, крепко обнял ее и поцеловал в щеку. После вернулся на свое место и, уже не торопясь, стал пить горячий сладкий чай.

Не было воспоминаний, не было теперь дурных мыслей. На минуту только возникли и то лишь, казалось, для того, чтобы Саша удивился, как его все это теперь не волнует. Даже первый порыв позвонить и справиться, дома ли Женя, стал полным вздором. «Дома, конечно, дома, где же ему еще быть? И хватит об этом. Даже если не дома… и… хватит об этом!» — досадливо злился он на самого себя. Он, Саша, дома, в тепле, сытый, все хорошо; мать вот сидит рядом и что-то рассказывает. А все остальное — вздор! Этот день закончен. Ничего не было. Словно сон. Ничего не было. И чтобы совсем забыться, Саша со вниманием стал вслушиваться в особенно приятный ему сейчас мягкий, чуть низкий голос матери.

В сущности, ничего особенного мама и не говорила; как всегда, сидя вечером с сыном на кухне, она рассказывала, как провела день, что интересного и забавного видела она и слышала в магазине или в метро (отчим зарабатывал достаточно денег, и мама Саши Черкасова занималась исключительно домашним хозяйством). Рассказывала подробно и с удовольствием. Рассказывала о двух собачках, которые всегда радостно виляют хвостиками, видя ее, и всякий раз ждут ее, потому что она всегда покупает им колбаски.

«Они такие милые, — говорила мама, — такие счастливые, когда видят меня; а рыженькая, наверное, скоро ощенится. Я вот не знаю, как щеночки ее зиму-то переживут, я, думаю, их надо в наш подъезд принести, возле окна, у батареи коробочку им можно поставить, тряпочку чистенькую постелить. Как ты, Сашенька, думаешь, правильно, ведь так?»

Саша, соглашаясь, кивал и вдруг, неизвестно к чему (по крайней мере, не к месту перебил маму на полуслове), он, вдруг странно, и как-то болезненно вглядываясь в мать, спросил: